Читать книгу "Колодец с живой водой - Чарльз Мартин"

* * *

Даже местные старожилы не помнили таких многолюдных похорон. Вереница шедших за гробом людей растянулась на милю с лишним. Вся эта огромная масса людей добиралась до кладбища больше часа, еще столько же времени заняла поминальная служба. Церковный приход, в который входил поселок Валья-Крусес, установил на кладбище микрофон и огромные динамики, через которые Лина смогла обратиться ко всем, кто почтил память ее отца. Говорила она, естественно, по-испански, поэтому больше всего меня поразили не ее слова, а интонации. В голосе Лины звучали искреннее тепло, любовь и благодарность к людям, которые не забыли Алехандро Мартинеса, не забыли то добро, которое он им сделал, не забыли ее саму.

Наконец я и Пауло опустили гроб в готовую могилу, и Лина, которая хотела, чтобы все, кто приехал издалека, приняли участие в прощании, пригласила присутствующих бросить на него по горсти земли. И люди, не разъезжавшиеся, несмотря на усталость и поздний час, медленно и чинно двинулись к могиле. Похоже, они ожидали именно этого и сейчас вели себя так, словно совершали одно из самых важных дел в своей жизни.

Лина осталась возле могилы, чтобы еще раз поблагодарить всех, выслушать последние соболезнования и слова сочувствия. Глядя на ее строгое лицо, на лучащиеся глаза и гордо выпрямленную спину, я невольно подумал о том, что ей известен главный секрет земли, на которой она сейчас стояла. Эта земля отняла у нее самое дорогое, но она же обладала целительной силой, и сейчас эта сыпавшаяся на гроб ее родителей сухая желтая глина исцеляла не только исстрадавшуюся душу Лины, но и души тех, чьи жизни когда-то были тесно связаны с жизнями Алехандро Мартинеса и его жены. Когда они погибли, это коснулось многих и многих, но теперь старые раны закрывались, а объятия, поцелуи, рукопожатия, которыми Лина обменивалась с теми, кто пришел попрощаться с ее отцом, ускоряли выздоровление. Разверстая могила на склоне горы на глазах наполнялась землей, и так же быстро и окончательно закрывались кровоточащие раны во многих и многих сердцах.

До этого момента я, наверное, не мог бы сказать, почему меня так тянет к Лине. Да, она была красива, можно было даже сказать – замечательно красива, но я понимал, что дело не только в этом. В ней было что-то еще, и сейчас, когда я увидел, как одна женщина исцеляет тысячи и тысячи людей, мне стало ясно, в чем ее тайна. Собственно говоря, никакой тайны не было, просто скопившаяся в моей душе грязь мешала мне разглядеть очевидное: куда бы ни направилась Лина, что бы ни делала, она всюду несла с собой свет. Она была как маяк в тумане. Как костер во мраке. Как солнце, взошедшее в неурочный час. Без боязни она шагала навстречу тьме, и тьма в страхе отступала.

* * *

Было уже совсем темно, когда мы наконец вернулись на площадь перед бараками, где начались поминки. Лина как будто не чувствовала усталости: она танцевала, смеялась и пела вместе со своими соотечественниками. Изабелла подбегала то к ней, то ко мне, то к Пауло или Сэлу и приносила нам разные вкусности. Вскоре она так перемазалась свиным жиром, соусом и сладким фруктовым соком, что я отвел ее к ручью, где родители обычно купали детей, и как следует вымыл. По-моему, ей понравилось.

Потом я долго наблюдал за Линой, держась так, чтобы она меня не заметила, и моя решимость рассказать ей о той роли, которую я сыграл в жизни ее родителей и еще тысяч людей, которые от них зависели, понемногу таяла. Какая теперь разница, думал я, ведь я все равно ничего не могу изменить. Зачем портить ей жизнь? Останки нашлись, все довольны, долгая история завершилась. Теперь Лина твердо знала, что ее по-прежнему любит огромное количество людей. С одной стороны, мне было немного не по себе от того, что я продолжаю скрывать правду о событиях, которые изменили к худшему не только жизнь Лины, но и жизнь целого региона, но, с другой стороны, зачем ей эта правда? Кроме того, я не знал, не было ли мое желание рассказать Лине всё еще более эгоистичным, чем мое молчание? Снять со своей души гнетущую тяжесть и переложить на ее плечи под предлогом того, что мне, мол, хочется быть «честным», тогда как на самом деле я стремился лишь к тому, чтобы облегчить свое существование, – разве это не эгоизм? Ответить на этот вопрос я не мог. Единственное, в чем у меня не было сомнений, так это в том, что, пытаясь избавиться от тяжкого груза, который я носил в душе, я могу причинить вред людям, которые стали мне как минимум небезразличны.

Но и удерживать тайну в себе было нелегко. Правда разъедала меня изнутри, словно концентрированная кислота, и я был не в силах удерживать ее в себе, как полистироловый стаканчик из «Макдоналдса» не может удержать сильный растворитель. Увы, что мне делать, я по-прежнему не знал и продолжал ломать голову над вопросами, на которые у меня не было ответов.

Должно быть, глубокое раздумье отразилось у меня на лице, потому что даже Сэл что-то заметил и забеспокоился.

– Что с вами, дядя Чарли? – спросил он. – Вы хорошо себя чувствуете?

Я не ответил. Следя за Линой, я вдруг вспомнил первую нашу встречу – самый первый раз, когда я ее увидел. Это произошло недалеко отсюда, на дороге чуть ниже того места, где мы сейчас находились. Тогда я взял напрокат мотоцикл и ехал на гору, чтобы полюбоваться на дело своих рук, а люди – сотни людей – брели мне навстречу. Плантация «Кофе Манго» только что перешла в нашу собственность – точнее, в собственность «Пикеринга и сыновей», и все эти люди в один миг потеряли и работу, и надежду на будущее. Среди них мой взгляд невольно выделил беременную молодую женщину, которая шла по тропе одна. Тогда мое внимание привлекло бездонное отчаяние, написанное на ее лице, но сейчас я вспомнил это лицо. Это была Лина. Я остановился на обочине, а она прошла на расстоянии вытянутой руки от меня, но я сомневался, что она вообще заметила мое присутствие. Казалось, ее пригибает к земле невидимая тяжесть: пустой, невидящий взгляд скользнул по моему лицу и снова уперся в землю под ногами.

Впрочем, безысходность и отчаяние, читавшиеся в каждом ее движении, не произвели на меня особенного впечатления. Я запустил двигатель, развернул мотоцикл и помчался обратно. Мгновения спустя и гора, и все эти люди исчезли в поднятом мною облаке пыли. Исчезли, как мне думалось, навсегда. Через час я уже сидел в самолете Маршалла и презрительно поглядывал с высоты тридцати пяти тысяч футов на оставшийся далеко внизу мир. Со всех сторон меня окружали кожа и пластик новенького салона, и я думать не думал о дымящихся руинах, которые я оставил позади себя, – об уничтоженном мною мире, в котором Лина только что похоронила собственного мужа и все, что у нее было.

Сэл слегка подтолкнул меня, ожидая ответа, и я машинально пробормотал:

– Все в порядке. Должно быть, я просто объелся.

Но он мне не поверил. Наверное, меня выдало лицо. Похоже, со мной действительно происходило что-то серьезное, если даже такой неопытный игрок раскусил мой блеф. Да, подумалось мне, я должен все рассказать Лине. Если я хочу поддерживать с ней хоть какие-то отношения, я просто обязан распахнуть перед ней дверцы этого пыльного шкафа, полного скелетов, и пусть она судит меня, как сочтет нужным…

А Лина все пела и кружилась в хороводе друзей, и, следя за ней жадными глазами, я понял, что… влюбился. И доказательством этого был мой внезапный и почти неосознанный поворот на сто восемьдесят градусов, моя крепнущая решимость перестать скрывать правду и рассказать ей все, рассказать как можно скорее, рассказать сейчас, в эту самую минуту, пока я не передумал.