Читать книгу "Черное платье на десерт - Анна Данилова"

Понятное дело, что, не будь Изольда Хлуднева следователем прокуратуры, навряд ли поверили бы ей и ее любовнику, но человеческий фактор и здесь сыграл свою роль, в результате чего их оставили в покое. А дело закрыли.

* * *

Вплоть до нашего отъезда в Африку мама почти ни разу не произнесла дома ни слова по-русски – мы общались исключительно на английском. По утрам бегали в парке, вечером совершали длительные велосипедные прогулки по городу, и все это время я была совершенно счастлива. Я смотрела на свою мать и поражалась той энергии, которую она излучала и демонстрировала мне каждую минуту своего пребывания рядом со мной. Мне хотелось не только походить на нее, но и СТАТЬ ЕЮ! Мне нравилось в ней все, начиная от манеры разговаривать и причесываться и кончая ее философией. Мы понимали друг друга без слов и старались во всем найти что-то общее, что способствовало бы нашему сближению.

Конечно, я рассказала ей о Варнаве, о моем неудавшемся романе, призналась и в том, что пережила за недолгие часы безумного общения с Сосом. Мама только пожала плечами: она не понимала, как я могла расстаться с ними, не получив взамен хотя бы несколько тысяч долларов. У нее к мужчинам было чисто потребительское отношение, но в этом вопросе ей не было равных, а мне до нее было ох как далеко… Но я знала, что когда – нибудь и у меня появится мужчина, который тоже сделает для меня что-то большое и важное, что обогатит мою жизнь не только в эмоциональном, но и в материальном отношении.

Я так и не поняла, любила мама мужчин или презирала – настолько сложное отношение было у нее к ним.

Про Иванова она почти не говорила, хотя я слышала, как мама изредка звонит ему поздно ночью, жалуется, что скучает без него.

Изольда стала заходить к нам чаще (я уже месяц жила у мамы) – она располнела, раздобрела и выглядела уже не как прежняя Изольда Павловна Хлуднева – старший следователь прокуратуры, а как женщина, которая наконец-то поняла, в чем заключается женское счастье. Брак с Варнавой был зарегистрирован в конце августа. Варнава переехал к ней, и, к нашему с мамой удивлению, они нормально жили и, судя по всему, ладили.

Конечно, произошли изменения и в их жизни. Варнава съездил в Сочи и продал там недвижимость, а на эти деньги купил земельный участок и построил складские помещения, организовав самую крупную в городе оптовую продуктовую базу. После бурного романа с Пунш, закончившегося для него так позорно, он словно очнулся от летаргического сна и, придя в себя, стал прежним Варнавой Мещаниновым, деятельным молодым человеком, для которого процесс добывания денег был таким же естественным, как процесс дыхания.

Незадолго до нашего отъезда, когда маме позвонил Иванов, из разговора с которым я поняла, что мы завтра летим в Триполи и должны быть в Москве уже в десять вечера, я вдруг почувствовала себя очень плохо; проснулась в три часа ночи и так до утра и не уснула, думая о своем. А в полдень, не сказав матери ни слова, спустилась в подвал нашего дома, где хранились банки с вареньем, мясные и рыбные консервы, запас которых, благодаря моей матери, никогда не истощался, и заперлась там изнутри.

В раннем детстве, когда мы жили еще с мамой Надей, доброй и мягкой женщиной, образ которой у меня связывался с запахом свежевыглаженного белья, пирогов, молочных сладких каш и рыбьего жира и уж никак не с атаманшей, промышлявшей убийствами и разбоем, мы с ней довольно часто спускались в эту подвальную кладовку, чтобы взять баночку-другую или навести здесь порядок. Обычно я стояла в стороне и молча наблюдала, как мама Надя тряпочкой протирает банку за банкой, наводя блеск, как бережно укладывает в сумку продукты, а потом долго и тщательно запирает кладовку на три замка…

Теперь же, оказавшись в этой кладовке, я вдруг поняла, что пришла сюда не за тушенкой или вареньем. Страх липкой и прохладной паутиной обволакивал меня те несколько минут, в течение которых я смотрела на ряды банок с вареньем, пока руки мои сами не потянулись к ним и я не стала составлять их с полки на пол… Я знала, я чувствовала, я видела внутренним зрением, что на этой стене, за этими банками я увижу нечто, ради чего и спустилась сюда…

И я увидела и эту афишу, и эту прелестную девушку в сверкающем зеленом, словно кожа ящерицы, платье с пятнистыми тигровыми черно-желтыми питонами на шее… И узнала ее.

Забыв поставить банки обратно на место, я прихватила одну из них, на случай, если меня спросят, что я делала в подвале, после чего забежала домой, сказала матери, что мне срочно надо в магазин, добежала до первого телефона-автомата и позвонила Изольде.

– Это я, – шептала я в трубку, глотая слезы, когда услышала ее голос. – Скажи мне, ты знала, что это ОНА?

– О чем ты, Валя? – Голос Изольды был испуганным, и я вдруг поняла, что она ничего не знает.

– Послушай, вы со Смоленской сказали, что в гробу, помимо останков питона, было две книжки… Две? Скажи: две?

– Да, две… – ответила она совсем тихо.

– Первая – пособие по кройке и шитью с фасонами тех платьев, так?

– Так…

– И ты молчала… Ты все это время молчала? Ты кому-нибудь сказала, как называется ВТОРАЯ книга?

– Нет… – Я едва слышала ее голос.

– Ведь это же Гессе, «Степной волк», так? Я угадала? Сейчас я к тебе приеду…

Я повесила трубку, вышла на дорогу, остановила первую попавшуюся машину и поехала к тетке.

Она была, к счастью, одна. И даже после нашего телефонного разговора мне еще не верилось, что она понимает, зачем я к ней приехала и что собираюсь выяснить.

– Скажи, чем болела моя мать, пожалуйста, не скрывай, это очень важно…

Изольда, немного растрепанная, в розовом широком халате, сначала обняла меня и повела на кухню, где на столе дымился только что вынутый из духовки пирог.

– Ты ешь, потом поговорим…

Но мне не хотелось есть. Мне было плохо в такой же степени, как еще совсем недавно было хорошо. Мое несчастье грозило вылиться в истерику… Такой подлости или предательства, предчувствие которых начало меня угнетать с того самого момента, когда я впервые узнала из электронного письма Левина о существовании афиши «Елена Пунш и ее ручной зоопарк», я не могла бы вынести…

– Так чем болела моя мать, прежде чем отправиться на поиски мужа или очередного любовника еще тогда, давно, когда меня и в помине не было, а ей самой было лет семнадцать?..

– Она была здоровая как лошадь… Но если ты пришла за правдой, то знай – она пила. Сильно пила. И друзья прозвали ее «Нелли Шнапс».

– И все? Больше тебе нечего мне сказать? Разве тот факт, что в гробу Пунш нашли томик Гессе, настольную книгу твоей непутевой сестры, с которой она не расставалась всю свою жизнь, тебе ни о чем не сказал?

– Ну почему же… сказал, но только я не смогла это увязать с ней… Мама Надя, Полетаев, роды, смерть моего ребенка… Мне сейчас трудно все это вспоминать…

– А ты возьми и прочитай слово «Шнапс» наоборот.