Читать книгу "Зимняя вишня - Владимир Валуцкий"

Затем главный редактор взял слово, чтобы подвести итоги обсуждения. Но тут произошло следующее: Э.Боровой решительно поднялся, споткнувшись о собственный стул, что, как я заметил, всех встревожило.

— Боровой, не стоит, — миролюбиво молвил Ладушкин.

— Нет, стоит! Я трижды настаивал на показе материала…

— Господи, я же просила, — вздохнула рядом Оля. Скандал приобретал зримые очертания.

— Пусть он при мне встанет и скажет! — требовал сценарист, указывая пальцем с большим перстнем на режиссера.

— Я отвечу позже, — говорил режиссер, бледнея.

— Ну хорошо, друзья… — морщась, начал главный редактор, но и его Боровой перебил, сказав:

— А ежели вам хорошо, ежели всем хорошо — я хочу, чтобы мне тоже было хорошо, и снимаю к чертовой матери фамилию с титров. Официально прошу занести в стенограмму!

— Успокойся, Боровой, — снова призвал Ладушкин.

— А тебе — вообще руки больше не подам! — обрушился Боровой почему-то на Ладушкина и, опять споткнувшись о стул — на этот раз мой, хлопнул дверью.

Наступила скучная пауза, после которой режиссер твердо поднялся и сказал:

— Теперь я отвечу. — Но ответить ему не дали, возмущенно заговорив все разом.

— Анна Яковлевна, дословно, с «чертовой матерью» занесите в стенограмму! — особенно злобствовала усатая дама, при взгляде на которую почему-то вспоминались слова «воинствующий безбожник».

Тем временем рядом со мной снова отворилась дверь, и в ней показалось улыбающееся розовое лицо младенца, окаймленное белой шкиперской бородкой.

Обладатель этого странного лица опирался на суковатую палку с монограммами, а секретарша с выражением высокой сопричастности гордо несла следом за ним кресло.

И не было никаких сомнений, что явился наконец Нестор Эммануилович, потому что Оля, кричавшая с жаром, что «это нужно было сделать, но не сейчас», — вдруг осеклась, ахнула и бросилась вошедшему навстречу, а все мужчины встали. Нестор Эммануилович, следуя за креслом, весело оглядывал собрание.

— Шумим, братцы? — дружески спросил он, усаживаясь.

— Рады, рады видать вас, дорогой Нестор Эммануилович! — отвечал главный редактор. — Нечастый вы у нас гость, нечастый.

— Что нечастый — это хорошо, — согласился Нестор Эммануилович. — Не надоем. — Редактор собирался отчаянно возразить, но Нестор Эммануилович продолжал, и перебить его не посмели. — А вот что опоздавший, каюсь. Впрочем, все относительно, — заметил гость. — В 1918 году в комиссии ВУКФУ по синематографическим зрелищам заседал со мною Виктор Иванович Крестовоздвиженский, профессор, автор фундаментального труда «Этимология тибетских наречий». Милейший старик, но с одним недостатком. Он никак не мог перестроиться на новый календарь. Заседание назначалось на десятое, он и приходил десятого, но по старому стилю. То есть двадцать третьего. А по двадцать третьим числам в том же помещении на бульваре Лассаля, восемь, заседало Бюро котлонадзора. Но надо сказать, что Виктор Иванович честно отсиживал заседание по котлонадзору и порою даже выступал с дельными соображениями. Эрудированнейший был человек, прошу простить за байку не по делу! — лучезарно улыбнулся Нестор Эммануилович в заключение.

— Что вы, что вы, — понеслись со всех сторон протестующие возгласы, — это так интересно!

А усатая дама, на протяжении всего рассказа Нестора Эммануиловича делавшая знаки стенографистке записывать, дабы ни одно великое слово не пропало для потомства, воскликнула:

— Феноменально! Феноменально!

Нестор Эммануилович молча согласился с тем, что рассказ его феноменален, расстегнул байковую куртку, достал из кармана мундштук, вставил в него коротенькую сигарету, прикурил у подбежавшего Ладушкина и сказал:

— В худсовет одной восточной студии ввели знаменитого акына. («Феноменально!» — воскликнула дама.) Он приходил на заседания с домброй и, сопровождая свои выступления игрой на этом замечательном инструменте, пел интересно, но долго. Не будем же ему уподобляться! Поэтому, опоздав на первый вопрос, постараюсь искупить свою вину, кратко и неутомительно высказавшись по вопросу второму. (От неожиданности перехода я похолодел.) Сегодня у нас на второе?.. — улыбнулся Нестор Эммануилович с очаровательным полувопросом и устремил взгляд на редактора. Последовала заминка.

— Мы собирались обсудить сценарий молодого автора… — начал главный редактор.

— …с трепетом ждущего решения своей судьбы, — подхватил Нестор Эммануилович, безошибочно вперяясь ласковой улыбкой в меня.

— Сценарий предназначен для Антона Ионыча, но…

— Неуемный Антон! — покачав головой, молвил Нестор Эммануилович с дружеской теплотой в голосе. — Кстати, запамятовал, как будет называться его новый опус?

Редактор опять замялся и беспомощно поглядел на Олю.

— «Десять часов двенадцать минут», — произнесла Оля в гробовой тишине, и по этой тишине я понял, что назревает что-то ужасное, и оно созрело в следующую секунду.

— Я получил сценарий «Десять часов двенадцать минут» и прочитал его, — сказал Нестор Эммануилович.

То, что Нестор Эммануилович с первого взгляда признал автора во мне, свидетельствовало о том, что он действительно великий человек. Но дальнейшее выходило за всякие рамки реальности…

— Я прочитал сценарий, — продолжал Нестор Эммануилович. — И надо сказать, прочитал не без интереса.

В полной растерянности я глядел на Олю. Оля с недоумением глядела на главного редактора. Тот замыкал круг, глядя на Нестора Эммануиловича с изумлением. Но Нестор Эммануилович не замечал смятения, собою произведенного, и, не спеша выбивая мундштук, говорил:

— …что же привлекает нас в этом, еще не очень ловко скроенном, еще нетвердо ступающем младенческой ногой по терра инкогнита драматургии сочинении? Великие реалии? Их нет. Исключительность фабулы? Нет и нет, как сказал бы Проспер Мериме. Привлекает нас естественность простоты, та истина, которую столь ценил Буало в третьей части своей «Поэтики». О чем, в сущности, сценарий? Не боясь нескромности, которую мне простит молодой автор, смею утверждать, что сценарий биографичен: история первой любви, первые радости и горести человека, вступающего в жизнь, его раздумья о друзьях, о товарищах по работе…

Украдкой я оглядел лица членов худсовета. Я ожидал увидеть насмешливые взгляды, тайные перемигивания — но большинство, напротив, слушало прилежно, некоторые даже согласно кивали, а стенографистка записывала… Самое же непостижимое заключалось в том, что Нестор Эммануилович, который никак не мог получить и, следовательно, прочитать увезенный сценарий, говорил о нем сущую правду — и говорил почти теми же словами, которыми когда-то пытался сформулировать его существо я! Про «великий эпизод» с самолетом он, правда, ничего не сказал.

Потом Нестор Эммануилович совершил блистательный экскурс в историю автобиографических произведений, предостерег автора от следования отжившей теории ослабленной драматургии, посоветовал работать над диалогом и в заключение поприветствовал приход в кинематограф способного молодого автора.