Читать книгу "Карта небесной сферы, или Тайный меридиан - Артуро Перес-Реверте"

— Это невозможно, — повторил он.

И снова повернулся к Танжер. Он спросил хриплым до неузнаваемости голосом:

— Где изумруды? Где они?

— Это вас не касается, — сказала Танжер.

— Не валяйте дурака. Они у вас? Неужели! Это же… Бог ты мой.

Охотник за сокровищами разразился хохотом, не обычным своим смехом запыхавшейся собаки, а настоящим хохотом, который громом отдавался в металлическом чреве сухогруза. Это был смех изумления и восторга.

— Снимаю шляпу, честное слово, снимаю шляпу.

Орасио, уверен, тоже снимает шляпу. Ну и дурак же я… Клянусь… Да ладно. Отлично сделано. — Он с огромным интересом смотрел на Танжер. — Мои поздравления, сеньора. На удивление отлично сделано.

Он вынул из кармана пиджака пачку сигарет, прикурил от золотой зажигалки, пламя которой отражалось в карем глазу, зеленого же почти не было видно. Было ясно, что он оттягивает время, чтобы обдумать положение.

— С сожалением вынужден сообщить, — в конце концов сказал он, — что наше совместное предприятие ликвидируется.

Он медленно выдыхал дым и смотрел на Танжер, Пилото и Коя, словно решая, что теперь с ними делать. Отчаянная решимость охватила Коя — он понял, что пора действовать. Что с этой минуты надо принимать решения прежде, чем за него их примет другой; и даже при этом отнюдь не исключено, что через несколько мгновений он будет валяться на полу с дыркой в груди. Но он все равно попытает счастья, вытащит еще одну карту из колоды. Шесть с половиной. Семь. Семь с половиной. ЗПК: Закон последней карты Пока корабль не разломился, напоровшись на риф, пока палуба не ушла под воду, надо бороться.

— Поймите, нельзя же все время выигрывать, — разглагольствовал Палермо. — А некоторые вообще никогда не выигрывают.

Кой поймал взгляд Пилото, увидел в нем ту же отчаянную решимость. Договорились. Встретимся в «Обрере», пропустим по паре стаканчиков. В «Обрере» или где-нибудь еще. Что до Танжер, с этой минуты он мог сделать для нее только одно — дать ей возможность во время драки прорваться к трапу.

А потом каждый уходит в одиночное плавание. Может, она как-нибудь проберется в темноте и без его помощи. Потому что сам он отдаст швартовы гораздо раньше. Прямо сейчас, действуя вместе с Пилота, а он — Кой это знал — уже собрался, изготовился к сражению.

— И не думай. — Палермо угадал его намерение и взглядом предупредил Кискороса.

Кой прикинул расстояние, которое отделяло его от аргентинца. Сердце забилось быстрее, под ложечкой засосало. Два метра — это две пули, и кто знает, в каком он состоянии будет, преодолев эти два метра с такой начинкой. Что до Пилото, то Кой был почти уверен, что у Палермо оружия нет, но когда настанет решающее мгновение, ему уже будет ни до Пилото, ни до Палермо. Как Танжер сказала у трупа Заса: каждый умирает в одиночестве.

— Все это слишком затянулось, — сказала она вдруг.

К изумлению всех присутствующих, она направилась к трапу, словно решила покинуть скучный светский раут; на пистолет Кискороса она и не взглянула. Палермо в эту секунду как раз собирался еще раз затянуться, но замер, не донеся сигарету до рта.

— Вы с ума сошли? Вы не понимаете, что…

Стойте!

Она стояла у трапа, положив руку на перила, и явно собиралась вот так, как ни в чем не бывало, удалиться. Полуобернувшись, не обращая внимания на Палермо, она огляделась, словно спрашивая себя, а не забыла ли она здесь что-нибудь.

— Стойте, иначе пожалеете, — сказал Палермо.

— Оставьте меня в покое.

Палермо поднял руку с сигаретой, жестом отдавая приказ Кискоросу, который до сих пор ничего не предпринял. В свете керосиновой лампы его лицо казалось мрачной маской. Кой взглянул на Пилото и приготовился прыгнуть вперед. Два метра, напомнил он себе. Может, благодаря ей Кискорос не успеет выстрелить.

— Клянусь, я… — начал было Палермо.

Он умолк, горящая сигарета упала к его ногам.

И Кой, который уже был почти в прыжке, тоже замер.

Пистолет Кискороса повернулся точно на сто восемьдесят градусов и теперь был нацелен на Палермо. У того с губ срывались какие-то невнятные звуки, вроде «какого черта» или «что тут, к дьяволу, происходит», но ни одного слова он до конца не договорил, потом тупо уставился на сигарету, тлевшую возле его ног, словно предполагал найти в ней объяснение, и, наконец, поднял глаза на пистолет в надежде, что все предыдущее было обманом зрения и ствол направлен туда, куда положено, но черная дыра смотрела ему в живот, и он перевел глаза на Коя, потом на Пилото и под конец — на Танжер. На каждого он глядел внимательно, словно ожидая, что хоть кто-нибудь из них объяснит ему, в чем дело. Затем повернулся к Кискоросу — Что за ерунда здесь происходит?

Аргентинец держался совершенно спокойно; как всегда аккуратный, тщательно одетый, он неподвижно стоял с пистолетом, инкрустированным перламутром; в свете лампы недлинная его тень не шевелилась на проржавевшей переборке. В выражении его лица не было ничего особенного — ни отъявленного злодейства, ни низкого предательства, ни особой подлости. Он выглядел самым естественным образом — расфуфыренный, как обычно, с зализанной назад прической, с усами, только, казалось, чуть ниже ростом, чуть меланхоличнее, чуть аргентинистее, чем всегда, — и невозмутимо стоял перед своим боссом. Хотя, судя по всему, бывшим боссом.

Палермо опять оглядел всех, но на Танжер задержал взгляд дольше, чем на прочих.

— Хоть кто-нибудь… Господи боже. Хоть кто-нибудь может мне объяснить, что здесь происходит?

Кой задавал себе тот же вопрос. В желудке он чувствовал странную пустоту. Танжер по-прежнему стояла у трапа. И Коя осенило — это не блеф, она действительно сейчас уйдет.

— А происходит следующее, — сказала она, растягивая слова. — Сейчас мы все здесь распростимся.

Пустота теперь была всюду. Кровь, если она и текла в ту минуту в его жилах, то текла так медленно, словно сердце перестало биться Не отдавая себе отчета, он постепенно сползал вниз, пока не оказалось, что он сидит на корточках, опершись спиной о переборку.

Палермо грязно выругался.

Словно загипнотизированный, он не сводил глаз с Кискороса. До него начал доходить смысл этой сцены. И по мере того, как в его голове картинка окончательно складывалась, выражение лица его менялось все сильнее и сильнее.

— Ты работаешь на нее, — сказал он.

Он был не столько взбешен, сколько поражен; казалось, упрекает он только себя, и упрекает за глупость. Кискорос стоял все так же молча и не шевелясь, но пистолет, нацеленный на Палермо, служил весьма убедительным подтверждением.

— С каких же пор? — Это Палермо очень хотел знать.

Вопрос он задал Танжер, которая, отойдя на самый край освещенного пятна, была уже почти неразличима в слабом красноватом свете керосиновой лампы. Но Кой все-таки видел, как она небрежно махнула рукой, будто говоря, какое, мол, значение имеет дата, когда аргентинец решил перейти в другой лагерь. Она снова посмотрела на часы.