Читать книгу "Эсав - Меир Шалев"

А третья кокетливо добавила:

— И как дела у нашего старого приятеля Шимона, который когда-то подарил нам кукулок, а теперь, наверно, совсем нас забыл?

Бедняга Шимон, совсем неопытный и понятия не имевший, какая страшная опасность таится в женщинах, которые произносят слово «кукулки» с ударением на предпоследнем слоге, только улыбнулся на миг при сладостном воспоминании о тех далеких невинных временах.

И тогда четвертая, семнадцатилетняя, сказала:

— А Шимон тут как тут. — И подошла к нему так близко, что ее сладкое дыхание защекотало его ноздри, а когда он отпрянул, ему в спину тут же уперлись груди девятнадцатилетней, наполнив мягкой, упругой паникой все его естество.

— О-о-о… — закричали девушки. — Он упал… Наш Шимон упал… Давайте его поднимем.

Они наклонились к нему, ухватились, крикнули: «Раз… два… три… оп-ля!» — и, подняв на ноги, отряхнули с него пыль, и старшая, вытащив белый платочек, вытерла пот, пыль и кровь с его лица, а когда Шимон снова повернул на дорогу в школу, они пошли с ним вместе, по-прежнему окружая его безостановочным многоцветным и звонким кольцом.

— А что, Михаэль сам не найдет дорогу домой, Шимон?

— Я его привожу каждый день. Вы не знаете?

— Почему, Шимон?

— Яков меня попросил.

— А ты делаешь всё, что он тебя просит?

— Еще бы! — воодушевился Шимон. — Всё-всё! Вчера я даже чистил трубы изнутри.

— А если он попросит, чтобы ты полез в горячую печь?

— А если он попросит, чтобы ты разделся посреди улицы?

— А если он попросит, чтобы ты его поцеловал взасос?

Шимон до того растерялся от пулеметной скорости вопросов и своей неспособности ответить на них, что голова его пошла кругом, но пока он собирался с мыслями, кольцо вокруг него вдруг остановилось и смолкло, и, ухитрившись схватить семнадцатилетнюю за руку, он попытался сдвинуть ее со своего пути.

— Ты делаешь мне больно! — крикнула за его спиной двадцатилетняя, и Шимон в страхе отпустил руку, снова не понимая, что же делать, а четыре девушки, одновременно придвинувшись к нему со всех четырех сторон, оказались вдруг так обессиливающе близко, что ему поневоле пришлось опереться на них, и он оперся и отпрянул, оперся и снова отпрянул, словно его окружал большой колючий венок.

— Может, перейдешь работать к нам, будешь печь нам сладкие булочки? — спросила младшая.

— Нет, — испугался Шимон. — Как это? Я же работаю у Якова…

— Ты нам как брат, Шимон, мы все сосали грудь твоей матери, — сказала девятнадцатилетняя, и они снова закружились вокруг него, извиваясь телами внутри своих платьев, и весеннее солнце просвечивало сквозь яркие колокола их юбок, поочередно вырисовывая очертания каждой из восьми ног и намекая на четыре места их скрещения. Боль вдруг отпустила его. Влажные слова — «сладкие», «сосали» и «брат» — оплели его тело, как веревки. Его плоть вспенилась пузырьками. Сила и тяжесть вдруг покинули его. Затянутый девичьим водоворотом, он споткнулся, упал, и его понесло, как пыль, которую крутит в поле осенний ветер.

В самом конце поселка мощеная улица кончается и переходит в грунтовую дорогу, ведущую к холмам, туда, где на островках зелени и маленьких лужайках совокупляются дикобразы, шакалы, человеческие существа и ихневмоны, оставляя после себя постели из примятой травы; туда, где покачиваются в воздухе опьяневшие бабочки-нимфалиды и муравьи сдвигают соломенные заслонки у входов в туннели муравейника. Здесь высилась в поле большая скала, видом напоминавшая череп мертвеца, у подножья которой лежала влажная и мягкая полянка, знакомая девушкам по их субботним вылазкам. К тому времени, когда они достигли этого места, Шимон так ослабел, что достаточно было восемнадцатилетней легонько дунуть в ямку у основания его шеи, чтобы он упал в ловушку, сложенную руками трех остальных, стоявших за его спиной, которые осторожно опустили его и распластали на земле.

Дети уже разошлись по домам, а Михаэль, оставшись в классе, все ждал, когда же Шимон придет забрать его из школы. Ему и в голову не приходило ослушаться отцовского приказа не возвращаться домой одному. Он бродил, как в лесу, между ножками перевернутых стульев, рисовал звезды на доске и то и дело посматривал в окно, не пришел ли Шимон. Наконец он решил спуститься и подождать внизу.

Он дважды прошелся туда и назад, а когда повернул в третий раз, вдруг увидел трех возвышавшихся над ним людей. То были три старика со странными светлыми глазами, и Михаэль, задрав голову, с удивлением уставился на них, потому что они появились так неожиданно, будто спрыгнули с неба.

— Мы получили письмо, — сказал один из них.

— И пришли, — сказал второй.

Третий же сказал:

— А теперь пошли домой, — присел перед Михаэлем, положил ему на плечи легкие, как перья, руки и посмотрел на него полными света глазами. Потом он выпрямился, и Михаэль положил им в руки свои ладошки и пошел с ними по тропе, огражденной заборами с обеих сторон. Его ноги, как и их ноги, не оставляли следов в пыли. Его шаги, как и их шаги, были такими широкими и мягкими, что он понял, что уже парит в воздухе.

— Раз… два… три… оп-ля! — вскрикнули они и вдруг с силой приподняли его так, что он засмеялся от удовольствия, но тут же закричал, потому что связки на его плечах сильно напряглись, и это ощущение удивило его своей непривычностью.

— Как вас зовут? — спросил он.

Но странные люди только посмотрели на него ослепительно светящимися глазами и имен своих не назвали.

Под собой Михаэль видел незнакомые ему, по-весеннему распахнутые поля, над которыми поднимались к небу сладкие испарения резеды и таял отдаленный и неожиданный запах запоздавших со смертью цикламен. Как хорошо было бы сейчас покувыркаться, поваляться на травянистых подушках, покричать во все горло, погладить себя по лицу ласковыми лепестками лютиков. Но шелковистая хватка людей-ангелов не давала ему упасть.

— Раз… два… три… оп-ля! — снова воскликнули они и подбросили его еще сильнее, еще больнее, и опять поймали, и подбросили. — Раз… два… три… оп-ля!

Солнце спускалось. Тени хлынули в долину и накрыли маленькую полянку. Шимон проснулся от холода. Он блаженно улыбнулся и увидел, что высоко над ним скользят в воздухе десятки черных точек — грифы и коршуны, слетевшиеся с ближних гор и недалеких пустынь. Рядом, в смятой траве, валялись четыре одинаковых мокрых платочка в белую и голубую полоску. Лежа на спине, Шимон пересчитывал черные точки в небе, пока они не пошли спускаться кругами, уселись на нем и снова, в который уж раз, вернулись в его тело.

Его сердце замерло. Он вдруг вспомнил, что должен был забрать Михаэля из школы. Пустые глазницы в скале таращились на него. Тело полосовали кривые клювы. Черный ужас накрыл его беспросветным мраком.

Далеко в вышине загребали шесть крыльев, и их хлопанье все удалялось и удалялось, пока на смену ему не пришло тончайшее посвистывание тишины, а за ним — резкий и отчетливый крик ребенка. Он был таким острым и пронзительным, что невозможно было ошибиться, потому что страдальческий крик ребенка — самый всепроникающий и пробуждающий звук в мире.