Читать книгу "Неотразимая - Вера Кауи"

Он многому научил ее. Для начала — понимать собственное тело. Он пробудил в ней бурную, нетерпеливую жизнь плоти. Даже сейчас, думая о нем, она ощутила это нетерпение. Но это не все. Он научил ее любить не только телом, но и душой. Научил, что давать значит брать. И терпеливо ждал, пока она освоит эту науку. Теперь час пробил. Перед ней — недели ожидания, и ей понадобятся его поддержка, его сила, его непоколебимое доверие.

Внезапно ей захотелось услышать звук его мягкого, глубокого голоса, заглянуть в голубые глаза, почувствовать сильные, крепкие руки. Он долго ждал. И ей нужно сказать ему так много… Она вернулась в машину.

Темное небо было усыпано яркими звездами. Свет фар скользил по деревьям и кустам, выхватывая из мрака сверкающие гроздья цветов. Внезапно на повороте ее нога нажала на тормоз. Прямо перед ней влажно поблескивали резные позолоченные ворота. Старое кладбище.

Она выключила двигатель. Несколько секунд оставалась в машине, затем с решительным видом вылезла, прошла вперед, вернулась и включила фары. На этот раз она взялась за львиные головы, служившие ручками, и толкнула ворота. Они бесшумно распахнулись на смазанных петлях. Перед ней призрачно серела в свете звезд тропинка, терявшаяся в тени деревьев. Немного помедлив, Элизабет двинулась вперед решительным размашистым шагом.

Тишину нарушали только ее шаги. Тропинка спустилась в ложбину, нырнула под сень раскидистых деревьев, и вскоре глазам Элизабет открылся прекрасный парк, с мраморными статуями, надгробьями, изображениями умерших. Когда ее глаза привыкли к темноте, она смогла различить ангелов, резные драпировки и трогательные надписи. Но она искала плоскую мраморную, слегка приподнятую с одной стороны доску с глубоко вырезанными, чтобы их не стерло время, словами:

РИЧАРД ТЕМПЕСТ 1910-1974.

Элизабет долго стояла у могилы. Сначала она чего-то напряженно ждала. Но ничего не случилось. Ее дыхание было спокойным, сердце билось ровно, ноги не дрожали. Ни дурноты, ни паники.

Что ж, подумала она. Я сделала это, хотя и не сразу.

Я здесь. Как и ты. Но твоя сила ушла, тогда как моя…

Она улыбнулась полированной доске.

— Моя сила только начинается, — произнесла она громко.

Ее голос вспугнул птиц, которые, запищав, зашуршали в листве.

— Не знаю, чего ты добивался, — продолжала она спокойно, — но ты потерпел поражение… Я знаю, ты меня видишь… И ты — вернее, то, что от тебя осталось, — уже не пугаешь меня… Мисс Келлер была права: вся сила в знании.

Потом она рассмеялась. Ее ликующий смех прорезал тишину. Последние осколки мертвого «я» отпали, и она была свободна. Свободна… Лежащий здесь человек принадлежал мертвому прошлому. Впереди открывалось будущее. Повернувшись спиной к могиле, она бесстрашно устремилась к нему.

Ньевес смотрела из окна на уезжавшую Элизабет.

Отъехав от дома, машина прошла поворот с такой же самонадеянностью, которой отличалась сидевшая за рулем женщина.

— Ужасная, отвратительная женщина! — Ньевес трясло от возмущения. — Как я ее ненавижу… Она не дождется, чтобы я перед ней лебезила, ловила каждое слово… Я рада, что она не дочь дедушки. Рада! Хоть бы она свалилась в море со своей машиной!

Она присела на подоконник с очередным романом в руках. Это несправедливо, подумала она. Несправедливо. Элизабет и так забрала себе все, а теперь забрала и Дэва.

Взгляд Ньевес упал на обложку книги. Застенчивая девица в воздушном белом платье стыдливо отворачивалась от высокого брюнета, пожиравшего ее страстным взглядом… Дэв. Закрыв глаза, Ньевес привычно погрузилась в грезы наяву.

Она — девушка в белом платье, а Дэв — тот мужчина. Но он уже не только смотрит, он стоит перед ней на коленях, прижав руку к сердцу, голубые глаза полны мольбы: «Ты одна мне нужна, моя дорогая, моя обожаемая Ньевес… Только ты, моя ненаглядная… все эти годы я любил одну тебя, но понял это лишь сейчас… та так красива, любовь моя, моя Ньевес». А Элизабет хватала его за руку, пытаясь оттащить прочь, и тогда он грубо отталкивал ее, и она падала на пол, но он ее не замечал, не слышал ее рыданий, он не сводил глаз со своей драгоценной Ньевес…

И другая сцена.

Она и Дэв стоят, обнявшись, у окна и смотрят, как от крыльца отъезжает нагруженная чемоданами машина.

Элизабет навсегда покидает остров. Дэв произносит:

«Скатертью дорога», — и, повернувшись к Ньевес, говорит: «Прости меня, дорогая, что я не сразу понял: я всегда любил одну тебя». И заключает ее в объятия. Тут раздается музыка, и он ее целует…

Сонно вздохнув, Ньевес открыла глаза. Вот как должно быть. Но почему тогда все иначе? Как Дэв не понимает?

И вдруг ее осенило.

— Это потому, что он не знает! — произнесла она вслух. — Конечно! Он не знает, что я его люблю. А если не знает, то что ему остается делать?

Так происходило во всех романах, которые она читала дюжинами. Герой и героиня всегда любили друг друга, но не знали об этом…. во всяком случае, узнавали только на последних страницах. И всегда герой, держа героиню в объятиях, произносил: «Почему ты не сказала мне раньше, любимая?» Причина же заключалась в том, что героиня была совсем юной… ее ровесницей… и такой же застенчивой.

— Нужно ему сказать!

Ньевес была потрясена, как просто все оказалось.

Все дело в том, что он не знает! И нужно побыстрее ему сказать. Но сначала привести себя в порядок.

Она взлетела вверх по лестнице. Кинулась в душ.

Потом вытерлась насухо, припудрилась тальком, надела свежее белье и самое нарядное платье. Затем принялась расчесывать щеткой волосы, пока они не заблестели, пощипала щеки и покусала губы, чтобы они стали яркими и соблазнительными. Жаль, что тетя Хелен не разрешает ей пользоваться косметикой… Этому учили в школе, но только в последнем классе. Зато у тети Марджери ее полным-полно…

Перед Ньевес стояли баночки и коробочки, кисточки и тюбики, кремы и гели — все, о чем только можно мечтать.

Руки у нее дрожали, и тушь для ресниц попала в глаз, ручьем потекли слезы, и пришлось пойти умыться.

Зато вторая попытка оказалась успешнее. В увеличительном зеркале ресницы и впрямь были длинными… пожалуй, надо наложить погуще тени. И чуточку румян на щеки… Помедлив над целой батареей тюбиков с губной помадой, она выбрала светло-розовую, которая оказалась липкой, но придала ее пухлым губам соблазнительный блеск. Вот это да! Она и в самом деле хорошенькая. Никто не станет этого отрицать.

И, наконец, перенюхав множество пузырьков, она выбрала тот, на котором было написано «L'Air du Temps». Затем, любуясь собой, сделала пируэт перед большим зеркалом. Что такого есть у Элизабет Шеридан, чего не было бы у нее, если не считать нескольких сантиметров роста и почти тридцати килограммов веса?

Нужно, чтобы Дэв побыстрей ее увидел. Вот он удивится!