Читать книгу "Роман с фамилией - Александр Борисович Кердан"

этом полякам.

Лучшего времени, чтобы снова напасть на нас, подыскать было трудно, и Ян Казимир воспользовался этим.

Заключив мирный договор со шведами, он с новой силой начал боевые действия в Литве и Белой Руси и нанес там поражение армии воевод Хованского и Змеева.

Войску Долгорукова, пришедшему на помощь воеводам, с трудом удалось остановить наступление польско-литовских войск.

Полковник Цецюра сообщил Шереметеву, что большое польское войско под началом коронного маршалка Ежи Любомирского двинулось на Волынь.

Желая отличиться перед царём и поскорее покончить с поляками, боярин Василий Борисович Шереметев, не проведя предварительной разведки и не собрав нужных сведений о силах врага, приказал своей рати немедленно выступить в поход.

– Я приведу польского короля к моему государю в серебряных кандалах… – самоуверенно заявил он на военном совете перед началом похода.

Шереметев написал письмо гетману Хмельницкому, приказывая ему с казаками двигаться на Волынь. Гонец ускакал к Юрасю, но я сомневался, исполнит ли он приказ воеводы.

За короткое время гетманства молодого Хмельницкого высокомерный Шереметев успел изрядно испортить с ним отношения. Он весьма нелестно отзывался о Хмельницком:

– Отчего это в добрых фамилиях сохраняются самые худые отпрыски? Какой государственный муж был старый Хмельницкий! И каков его сынок? Этому гетманишке лучше бы гусей пасти, чем булавой трясти!

Слова эти, конечно, Хмельницкому сразу же передали.

И о казаках воевода на военном совете перед походом высказался ничуть не лучше:

– Надежды на казаков у меня никакой нет. Они легко предают и перемётываются на другую сторону.

Князь Козловский вроде бы и поддержал его:

– Ты прав, воевода, нельзя полагаться на казаков. Кому только они из государей не клялись, каждый раз вероломно свою присягу нарушали! – И предостерёг: – С таким войском сейчас нельзя выступать в поход, надобно заняться подготовкой обороны Киева…

Но Шереметев был уверен в непобедимости своих кавалеристов и наёмной пехоты.

– Выступаем! – И устроил смотр войскам.

Рейтары в надраенной до блеска броне сидели на чистокровных конях. Начищенное и отполированное вооружение сверкало на солнце. Солдатские полки, вымуштрованные командирами-немцами и шотландцами, держали ровный строй. Испытанные в боях стрельцы и пушкари – ветераны многих сражений, с новыми мушкетами на плечах на смотре выглядели и впрямь победоносно.

«Но как идти в поход без разведки? Не поплатиться бы нам за такую самоуверенность…» – думал я, собираясь в свой первый боевой поход.

Но гордо сидящий на вороном коне Шереметев, в сверкающих золотыми украшениями доспехах, в плаще, подбитом соболями, и красных сафьяновых сапогах с золотыми шпорами, уже как будто увенчал себя лавровым венком победителя.

Мы двинулись в поход во второй половине последнего летнего месяца, имея всего пятнадцатитысячное войско и примерно столько же казаков в полку у Цецюры, по-прежнему не зная, сколько поляков нам будет противостоять, есть ли у них союзники…

Нас провожали в путь колокольным звоном.

Золотые купола киевских церквей, золотые листья в кронах деревьев, золотые насечки на воинских доспехах…

И киевляне провожали нас будто не на смертную битву, а на праздник. Старики и дети, молодицы и дивчины стояли вдоль улиц, по которым текло войско, радостно приветствовали нас, бросали цветы…

Незнакомая красавица помахала мне рукой.

«Ах как хороша!» – золотистые косы уложены в тяжёлый венец, щеки пылают, как маков цвет, брови соболиные, губы алые…

Сердце у меня сладко заныло. Я хотел помахать в ответ, но сдержался. Вскинул голову, расправил плечи и проехал мимо с независимым видом: не казачье дело, едучи на битву, с дивчинами возиться!

4

Ратных людей сближает сражение. Но ещё до того, как зазвенит сталь и загрохочут пушки, узнают они друг друга у походного костра.

На привале, вытянув к огню натруженные ноги, распрямив усталые плечи, они вкушают простую пищу из общего котла, негромко говорят меж собой, рассказывают истории из жизни, вспоминают былые сражения, делятся печалями и горестями, которых у каждого в судьбе предостаточно. А то вдруг кто-то затянет песню, и товарищи ему подпоют…

В начале вересеня, который на Руси кличут сентябрём, мы подошли к местечку Любар. Неподалёку от него Шереметев приказал разбить полевой стан.

Ратники и казаки быстро установили походные шатры. От костров потянуло дымком и варевом.

Песельник, сидя в кругу товарищей, ударил по струнам балалайки и запел:

За рекою, переправою,

За деревнею Сосновкою,

Под Конотопом да под городом,

Под стеною белокаменной,

На лугах, лугах зеленых,

Тут стоят полки царские,

Все полки государевы,

Да и роты в них дворянские…

Ратники стали подпевать:

А из далеча-далеча, из чиста поля,

Из того ли из раздолья широкого,

Кабы чёрные вороны табуном табунились,

Собирались-съезжались калмыки со татарами,

Напущалися татарове

На полки государевы…

– О чём поёте? – спросил я, проходя к своему шатру.

– Неужели непонятно? – сердясь, что его отвлекают, буркнул один из ратников. – О недавнем ратном деле, что под Конотопом случилось… – Он махнул рукой, дескать, не мешай.

«Надо же, уже песню сложили!» – Я прошёл в шатёр, который делил с другими писарями, взял бандуру и вернулся к костру.

– Дозвольте с вами?

– Садись, казак, споём вместе.

Ратники потеснились, освободили мне место.

– Песня ваша мне люба, – сказал я. – Хочу спеть свою. Послушаете?

Песельник ответил:

– Что ж, пой! Мы песне завсегда рады.

Струны бандуры охотно отозвались, как товарищ на зов доброго друга.

Я начал слегка охрипшим голосом:

Серый кречет взором вострым

Малу пташку сторожит.

Волны вспенивают вёсла —

Чайка по морю бежит…

Слушали меня со вниманием, а когда я закончил пение, одобрительно закивали.

– Складно излагаешь… Добрая песня, – похвалил песельник. – А ну-ка дай попробую перенять. – Он ловко вскинул балалайку и, хотя струн у неё поменьше, чем на моей бандуре, потренькав немного, с точностью повторил мотив…

Довольный, посмотрел на меня:

– Тебя как звать-то, казак?

– Мыкола. Николай по-вашему…

– Кольша, значит. – Песельник вдруг назвал меня так, как звала мать. – А меня – Никифор или Ничипор, как у вас гутарят, – представился он. – Ты бы, Кольша, мне слова своей песни ещё раз напел… Больно они мне по сердцу пришлись…

Я охотно спел ещё раз. Никифор, беззвучно шевеля губами, вторил мне.

– Запомнил, – радостно сообщил он. – Теперь сам петь твою песню стану, если разрешишь…

– Пой, конечно! А я твою выучу… – в свою очередь, пообещал я, подивившись тому, что песни вроде бы разные, а по сути похожи: – Гляди-ка, Никифор, и твоя, и моя песни – обе про битву