Читать книгу "Христианство и страх - Оскар Пфистер"

Эти тезисы кажутся совершенно ясными, однако такими не являются; и более того, мы можем найти и противоречащие высказывания, где провозглашается, что нельзя полагаться на свидетельство Святого Духа.

Как узнать, истинна ли твоя вера? Сила веры ничего не доказывает. Вера может быть слабой в избранных, а в отверженных, как мы слышали, субъективно сильной. В некоторых местах у Кальвина это зависит от стойкости: «В избранных вера может быть маленькой и слабой, но если она появилась, ее уже не вырвать из сердец, ибо для них Святой Дух – надежный залог и печать сыновства; безбожных, напротив, касаются лучи света, который впоследствии снова потухает»[656]. Лютер, с его пожизненными сомнениями и страхами, которые то уходили, то возвращались вновь[657], в соответствии с этим должен был причислять себя к лишенным спасения. С другой стороны, по свидетельству Кальвина, благочестивая эйфория осужденных может продолжаться годами, и они ошибочно считают себя избранными, поэтому человеку трудно узнать, предопределен ли он к небу или к аду. Апелляция к совести у Кальвина, «которая нам лучше тысячи свидетелей»[658], жестока и бессердечна в отношении к труждающимся и обремененным; и эта жестокость страшно возрастает в жуткой догме, провозглашающей, что большинство людей обречено на вечные муки в аду.

Думерг при упоминании этого места упускает из виду, что Кальвин понимает совесть не в автономном и личном смысле; с его точки зрения, совесть подчинена Священному Писанию[659] и тому, как его толкует сам Кальвин, в форме догматов и с монополией на ортодоксальность. Тот, кто услышит в своей душе иначе звучащее свидетельство Святого Духа, – тот, по мнению Кальвина, жестоко обманут.

Утешает только намек, что «избранность можно понять и узнать лишь во Христе»[660]. В прекрасном отрывке Кальвин говорит: «Христос есть зерцало, в котором мы должны увидеть свою избранность и принять ее без обмана! Он тот, в чье тело Отец решил заключить всех, кого еще до начала времен предначертал иметь Своими. И Он сочтет Своими детьми всех, кого признает среди членов Христа. В связи с этим мы имеем очень ясное и надежное свидетельство того, что мы записаны в Книге жизни, если едины со Христом»[661]. Этот критерий кажется ясным. Но если подумать о том, в каком общении со Христом чувствовали себя многие, которых Кальвин считал проклятыми и достойными казни и соответственно с ними обращался, то ситуация выглядит совершенно иначе. Сервет, например, молился в своей книге Christianismi Restitutio («Восстановление христианства»): «О, Иисусе Христе, Сыне Божий, данный нам с небес, откройся своему слуге! Вопрос о Тебе я, поддавшись божественному влечению, взялся защищать, так как я беспокоюсь о Твоей истине… Ты учил нас не скрывать наш свет, поэтому да будет мне погибель, если я не проповедую истину!»[662]. Он мог бы заменить смерть через сожжение на смерть от меча, стоило лишь отречься от веры. Согласно наиболее ранним историческим источникам и свидетельству Кастеллио[663], он закричал из палящего пламени: «О, Иисус, Сын вечного Бога, помилуй меня!»[664]. Думерг свидетельствует, что Сервет, принимая смерть, вел себя как «страдающий герой истины»[665]. Кальвин считает его достойным смерти врагом Божиим, предает смерти и посмертно поносит как «монстра»[666], явно отрицая его избранность.

В произведении De aeterni Dei praedestinatione («О вечном божественном предопределении») Кальвин отвечает на вопрос Альберта Пигиуса, откуда он узнал, что сам он избран: «Христа мне достаточно для тысячи свидетельств, ибо если мы находимся в теле Его, то можем быть уверены в нашем спасении, как если бы мы уже находились на небе»[667]. Тело Христово, принадлежность к которому гарантирует избранность, означает истинную общину Христа, – но Кальвин верит, что только он проповедует учение Христа правильно и подлинно, и здесь он очень опасно приближается к католической догме о спасении только с помощью Церкви. Сильное желание власти и единства с единомышленниками перед угрозой неимоверного страха легко понять с точки зрения психологии масс.

Оружие, которое теология Кальвина предлагает против религиозной боязни и страха, рожденного чувством вины, очень хрупко. Если бы рациональное учение и правда определяло формирование страха, то доктрина Кальвина должна была усилить страх в высшей степени.

Такое понимание Бога часто связывают с отношением француза Кальвина к тогдашнему французскому абсолютному деспотизму[668]. Это верно, но такого объяснения недостаточно. Кальвин безусловно подчинялся отцу-тирану, который, например, заставил его изучать право, не заботясь об интересах сына. С другой стороны, он явно восхищался отцом. Иные сыновья относятся к отцу противоречиво: образ отца у них полярен, они разделяют его между Богом и дьяволом или между теми, кого любят и ненавидят, и оба этих полюса призваны представлять отца одновременно. Кальвину удается спроецировать на Бога такие черты, которые делают Его отчаянно похожим на дьявола и тем не менее представляют Его безгрешным, справедливым и любящим, ибо в награду за смертельные мучения Сына Божьего сам Бог освобождает немногих от ада. Кальвин даже пишет о Боге в выражениях, проникнутых экзальтированной любовью, и посвящает себя Ему всей душой, что часто встречается у сыновей, которые пытаются гиперкомпенсировать опасно вытесненные тревожные фантазии с помощью фанатического почитания отца. Очень жаль, что биографического материала, посвященного Кальвину, недостаточно, чтобы показать, как властный реформатор создал свое страшное для многих учение и даже воспринял его как «сладостную и драгоценную доктрину»[669]. Благодаря своему абсолютному подчинению Богу и признанию божественной добродетели и справедливости он обрел уверенность в том, что заслужил благоволение Бога. И потому он наслаждался обладанием безграничной любовью, обращенной к нему – любовью, которая перевела все негативные черты отца на огромную массу отверженного человечества, при этом наделив самого Кальвина, как любимца, всеми счастливыми преимуществами[670].