Читать книгу "На пике века. Исповедь одержимой искусством - Пегги Гуггенхайм"

В мае 1977 года Джованни Каранденте прочитал лекцию обо мне и моей коллекции в отеле «Атени». После лекции графиня Завальи устроила в честь меня большой званый ужин. Посреди этого застолья вдруг все стало раскачиваться, от занавесок до канделябров. Это вызвало большое волнение, но ничуть меня не испугало, поскольку я не верила, что в Венеции может произойти настоящее землетрясение. Это были отголоски землетрясения Фриули, и большинство людей в страхе всю ночь провели на улице. Я же спокойно уснула в своей кровати.

В 1978 году Жаклин Боград написала мне, что издательство «Хольт, Райнхарт и Уинстон» попросило ее написать мою биографию. Она приехала в Венецию и оказалась чудесной девушкой, с которой мы быстро нашли общий язык. Я очень обрадовалась, что она наконец сможет опровергнуть все те ужасные вещи, которые Джон Дэвис написал обо мне в своей книге «Гуггенхаймы: американский эпос». Например, он утверждал, что я отдала целый гараж Раулю Грегоричу. На самом же деле я подарила ему три машины, ни больше ни меньше. Рауль никого не убивал; тот человек, о котором идет речь, умер много лет спустя. Дэвис писал, что Танкреди был моим любовником, хотя нас связывали сугубо отношения покровителя и протеже. Дэвис писал, что Пегин не давали видеться с детьми после развода с Жаном Эльоном. Это неправда. Она постоянно с ними виделась. Я регулярно спонсировала большими суммами ее и Синдбада и продавала картины Пегин в галерее. Если ей и не хватало денег, то только потому, что ее муж Ральф Рамни ничего не зарабатывал и проматывал состояния. Синдбад не таскался по городу пешком, работая в страховой компании. У него в распоряжении было два автомобиля. Нет никаких признаков того, что Пегин совершила самоубийство. Врач, проводивший вскрытие, сказал, что причина смерти в ее легких. Должно быть, она захлебнулась рвотой. Будучи женатым на Кей Бойл, Лоуренс Вэйл не вел распутной жизни — напротив, он проводил все время с семьей. Наконец, особенное негодование у меня вызвал следующий пассаж мистера Дэвиса: «Что же еще делать после того, как ты пятнадцать лет прыгала из кровати в кровать, но ни одна из связей ничего в конечном счете не стоила?», ведь за указанный период времени у меня был всего один муж и два любовника.

Закончив «Исповедь одержимой искусством» и вступление к «Приглашению в Венецию», я перестала писать на шестнадцать лет. Несколько лет назад Фред Лихт передал мне предложение от издателя Луи Баррона из «Юниверс Букс» объединить «На пике века» и «Исповедь одержимой искусством» и, таким образом, привести мои мемуары в актуальное состояние. Поначалу эта идея мне не понравилась, но по прошествии лет я снова об этом задумалась. Вернуло меня к этой мысли следующее: французский консул Андре Тронк задумал выпустить мои мемуары, начитанные мной на магнитофон. Затея обернулась полным фиаско. У него был на примете хороший издатель, который был готов заплатить мне пятнадцать тысяч долларов, но, к счастью, я долго не могла решиться подписать контракт. Из этого ничего бы не вышло. Я разочаровала мистера Тронка, но мне так нравилась книга «На пике века», что я не могла написать ничего, чего он от меня хотел. Он просил меня перечитать ее и подумать над новыми идеями, но мне в голову приходили только старые. Мистер Тронк говорил, что французы «На пике века» не примут; что она написана для англоязычного читателя, а в переводе уже будет не та. Я связалась с миссис Дженни Брэдли в Париже и попросила ее стать моим агентом. Но все-таки я сомневалась в этой затее с консулом, поэтому поехала к ней и сказала, что не могу подписать контракт, пока не увижу финальный текст от мистера Тронка. Она согласилась со мной, что было очень добрым поступком с ее стороны, учитывая, сколько денег она теряла. В Венецию я вернулась уже с намерением написать собственную книгу. Французский консул тоже потерял желание иметь со мной дело, хотя не говорил мне этого в лицо. Мы постепенно разошлись, и данная книга стала результатом несостоявшегося франко-американского сотрудничества.

В завершение моих мемуаров стоит сказать, что 26 августа 1978 года в честь моего восьмидесятого дня рождения доктор Пассанте, директор отеля «Гритти», устроил ужин для меня и двадцати двух моих гостей. Мой сын Синдбад экспромтом произнес речь, и кроме него с речами выступили британский консул Рей Жак, режиссер Джозеф Лоузи и доктор Гвидо Перокко, директор Международной галереи современного искусства в Венеции (Ка Пезаро). В зале висел транспарант с моим именем и поздравлением «Последней догарессы» с днем рождения. Мне подарили красивую сахарную модель моего палаццо, подсвеченную изнутри. Американские и итальянские флаги на стенах, а также миллион фотографов встречали меня, когда я сходила со своей гондолы. В завершение вечера мы посмотрели мое выступление на телевидении. В целом это было памятное мероприятие.

Приложение. Венеция

Считается, что Венеция — идеальное место для медового месяца. Это опасное заблуждение. Жить в Венеции или хотя бы ненадолго оказаться в ней значит влюбиться в этот город. В твоем сердце не остается места больше ни для кого. После первого визита ты обречен возвращаться при любой возможности под любым предлогом. Ты просто не можешь долго оставаться вдали от нее. Какая-то магия неумолимо тянет тебя обратно. Что касается самих венецианцев, они все влюблены в Венецию. Они с придыханием рассказывают о своей неугасаемой страсти к своему любимому городу. С нарастанием прилива их любовь крепнет, а с отливом слегка спадает, но только чтобы вернуться с новой силой, когда море вновь окутает ее водами. Когда в Венеции наводнение, любовь к ней становится еще неистовей, а затем ее жители и вовсе впадают в экстаз, вычерпывая воду из своих подвалов, чтобы вернуться к своим повседневным делам и нормальной жизни. Нормальная жизнь — это façon de parler[90]. Нормальной жизни в Венеции не существует. Здесь все и всё скользит по поверхности воды. Не только гондолы, катера, баржи, вапоретто и сандоло, но и здания, и люди. Ты скользишь в двери и из дверей ресторанов, магазинов, кинотеатров, театров, музеев, церквей и отелей. Ты скользишь с наслаждением и чувством свободы, не мучаясь в потоке транспорта, не раздражаясь ни единым сигналом клаксона. Это скольжение — ключевое свойство Венеции. Из-за того что уровень воды дважды за день поднимается и опускается, кажется, будто весь город постоянно находится в движении. Здания как будто всплывают и утопают вместе с приливом. Иногда Венеция частично скрывается под водой на несколько часов. В особенно сильные приливы ее покрывает метровый слой воды. Но это не сильно меняет ее характер, только лишь напоминает о том, что этот город вырос из воды и в воде живет.

Здесь нет чувства времени. Ты едва замечаешь его течение. Единственное, что свидетельствует о нем — это смена освещения.

Колокола церквей звонят целый день, и ты настолько к ним привыкаешь, что перестаешь связывать их звон с часами. Единственное время дня, которое ты не можешь не заметить, — это полдень. Тогда все колокола трезвонят в унисон с особой силой, и в добавок к этому раздается выстрел загадочной пушки.

Каждый час дня — это световое чудо. Летом на рассвете лучи солнца творят на поверхности воды такое нежное волшебство, что это разбивает тебе сердце. С течением дня свет приобретает все более насыщенный фиолетовый оттенок до тех пор, пока не окутывает весь город алмазной дымкой. Затем день начинает медленно клониться к магическому закату, capolavoro[91] света. Это тот момент, когда нужно быть на воде. Это не обсуждается. Каналы манят тебя, зовут тебя, кричат твое имя, лишь бы ты сел в гондолу и слился с ними. Тем более жаль тех, кто не может позволить себе этой поэтической роскоши. В этот короткий час все пьянящее очарование Венеции разливается в ее водах. Этот опыт невозможно забыть. День за днем тебя тянет с terraferma[92] на воду лагуны, чтобы посмотреть на закат, или пройтись вдоль дворцов, любуясь их образами, отраженными в канале. Отражения дворцов — картины красивее всех, нарисованных величайшими художниками. Полосатые pali[93] на поверхности воды теряют свою функцию и превращаются в разноцветных змей. Если что-то может соперничать с Венецией по красоте, так это ее закатное отражение в Гранд-канале.