Читать книгу "Дарвин - Максим Чертанов"

26 ноября вышли «Эмоции», семь тысяч экземпляров продали за неделю, допечатали еще две тысячи. (Второго издания не было, хотя автор думал о нем до последних дней жизни и собрал массу новых фактов.) Когда Сеченов в 1863 году издал «Рефлексы головного мозга», ему грозили уголовным преследованием за слова «Смеется ли ребенок при виде игрушки, горько ли улыбается Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, создает ли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге — везде окончательным фактором является рефлекторное мышечное движение — ответ на возбуждение, поступающее в мозг из внешней среды». С дарвиновской книгой и ее русским переводом, сделанным В. О. Ковалевским и М. А. Боковой, женой Сеченова, подобного не случилось, даже в «Атенее» и «Тайме» отзывы были снисходительные, «Теологический журнал» и тот воздал должное: «Самая мощная по силе убеждения и самая коварная работа м-ра Дарвина». Уоллес в «Ежеквартальном научном журнале» восхищался его «жадным стремлением выяснять причины различных сложных явлений в живой природе. Эта детская любознательность, кажется, никогда не иссякнет у ученого».

Росянку он опять оставил, переписывал работу девятилетней давности о лазящих растениях, в декабре гостил у Эразма, хворал, вносил поправки в завещание. Джордж и Хорас, тоже больные (Джордж чувствовал себя плохо с 1869 года, бросил работу в Кембридже, жил на курортах), приехали в Дауни, Рождество было грустное, но вскоре хозяин дома ожил: читатели «Эмоций» забросали рассказами о том, как куры усыновляют котят, какие удивительные поступки совершают лягушки, пчелы, гуси, а Гальтон написал статью «Улучшение наследственности»: хорошо бы государство вело реестр дураков и алкоголиков, а также «лучших людей». Хорошо бы, отвечал Дарвин, да только никто добровольно в дураки не запишется, а насильно нельзя. Гальтон больше не хотел переливать кровь крольчихам, Дарвин сагитировал юного Фрэнсиса Бальфура, племянника лидера консерваторов лорда Солсбери, писал, что раз в нем течет кровь Солсбери, сплошь политиков, то и он должен быть умен. (Видно, в генах Солсбери и впрямь что-то было: сам лорд и его другой племянник впоследствии стали премьер-министрами, а Фрэнсис, хотя и не преуспел с крольчихами, — ученым.)

15 января 1873 года «старый, умирающий, ни на что не годный инвалид», как характеризовал себя Дарвин, закончил черновики работ о росянке и вьюнах, а 3 февраля взялся писать о перекрестном опылении и весной и летом публиковал в «Природе» статьи на эти и другие темы: наследование инстинктов, обычаи муравейников, анатомия усоногих. С 15 марта по 10 апреля семья жила в Лондоне — не только ради Генриетты, но и из-за Хаксли. Тот нуждался, проиграл процесс, связанный с недвижимостью, от переживаний слег, врачи рекомендовали ехать на континент, но было не на что. Зная его характер, друзья боялись предлагать деньги. Эмма организовала подписку, собрали шесть тысяч фунтов и поручили Дарвину сочинить дипломатичное письмо. «Я не сомневаюсь, — написал он, — что Вы с легкой душой позволите оказать Вам эту небольшую помощь, потому что так Вы сделаете нас счастливыми. Эта идея родилась почти одновременно и независимо друг от друга у нескольких Ваших друзей». Хаксли не знал, на кого конкретно обижаться, и помощь принял.

Гальтон разослал европейским ученым анкету, выясняя, получили ли они таланты по наследству; на вопрос: «Кажутся ли вам ваши научные способности врожденными?» — Дарвин ответил: «Разумеется». В июне с женой гостили в Лит-Хилл, потом забрали к себе семерых детей Хаксли, уехавшего лечиться. В июле Литчфилд привез свой Колледж рабочих: 70 человек пили чай на лужайке, договорились съезжаться каждый год. В августе Дарвинов пригласил в гости старый знакомый лорд Томас Фаррер, муж Эмминой племянницы; в его поместье Эбинджер было много червей, гость заразил хозяина интересом к ним, лорд обязался каждое утро взвешивать то, что за ночь накопали черви, и заносить результаты в «червивый дневник». Потом навестили Уильяма, так и не женившегося. Дома в конце августа Дарвин засел за новые наблюдения: зачем растениям восковой налет на листьях?

Давно его никто всерьез не бранил, слава его росла, преподобный Монкер Конвей проповедовал «эволюцию, славящую могущество Господа» по обе стороны Атлантики. Эмма — тетке: «Иногда мне кажется так странно, что мой близкий человек производит в мире столько шуму…» В сентябре в Ирландии на съезде БАРН ее президент Тиндаль в приветственной речи говорил о Дарвине. Лайель: «Ваше имя и Ваша теория встречены овацией. Что бы ни говорили о Тиндале, его речь была мужественной и бесстрашной…» Тиндаль сказал, что религия не должна «вторгаться в области знаний, к ней не относящихся», и поддел Уилберфорса, предложившего правительству учредить День молитвы о дожде, посоветовав провести эксперимент с больными: одну группу будут лечить, вторая станет молиться: которые поправятся? Дарвина это забавляло, но сам он в подобные споры не встревал. Вскоре у него случился, судя по симптомам, микроинсульт, Эмма была в отчаянии, но уже к концу сентября ее муж вернулся к работе. Генриетта выздоровела, гостила в Дауни, Джордж тоже поправился и возобновил преподавание в Кембридже, но доставил отцу новые волнения.

Летом 1873 года он опубликовал ряд эссе о статистике и социологии, в одном из них, «О благотворных ограничениях свободы брака», писал о пользе контрацепции и вреде браков между близкими родственниками: в таких случаях, а также если супруг сумасшедший, алкоголик или склонен к насилию, надо дозволять развод. Тогда в Англии развод разрешался при доказанных фактах «невыполнения супружеского долга», измены, содомии, скотоложества; психическая болезнь и побои основаниями не считались, по обоюдному согласию супруги также не могли разойтись. Дарвин эссе одобрил, другие его не заметили. В октябре Джордж подготовил новое эссе — «Мораль и религия»: в религии поведение регулируется обещанием награды и страхом наказания, но мы должны и можем поступать нравственно без этих стимулов. На сей раз отец написал сыну, что текст «умный, интересный и понятный», но лучше его отложить и подумать, «считаешь ли ты это настолько важным, чтобы уравновесить вред от причинения боли другим и ущерба для карьеры… Лайель убежден, что разрушил веру в Потоп намного более эффективно, не сказав ни слова против Библии, чем если бы действовал иначе… Меня тревожит, что у тебя входит в привычку растрачивать время на пустяки и публиковать скороспелые работы; это ниже твоих способностей, и мне жаль, что ты не занимаешься чем-то серьезным…». Впрочем, он своего мнения не навязывает — «мужчина в таких делах решает сам», — и текст отдал для правки Генриетте. Джордж устыдился и эссе больше не сочинял, а занялся изучением влияния приливов и отливов на геологию Земли и стал астрономом, внесшим, по мнению коллег, почти такой же вклад в эту науку, как его отец в свою.

Ноябрь Дарвин провел у Генриетты, потом в Дауни гостил гарвардский профессор Джон Фиск, в мемуарах назвавший хозяина «самым милым и симпатичным старым дедушкой» с «очаровательной и спокойной силой», «живописным, с голубыми глазами и белоснежной бородой». (Глаза у Дарвина карие, на фотографиях он всегда угрюм, но видевшие его «живьем» утверждали, что он хохотун и душка, как в молодости.) Зимой готовил второе издание «Происхождения человека», предложил Уоллесу участвовать, но тот замялся, и Эмма почему-то была против, тогда помощником стал Джордж (он же с Фрэнсисом делал рисунки к книгам отца). Добавил материал о вымирании народов и о рудиментарных органах, ссылаясь на наблюдения зоологов, высказал гипотезу, почему наш предок потерял хвост: он стал много сидеть, хвост подворачивался, мялся и травмировался, и особям, уродившимся с короткими хвостами, легче жилось. Это любопытно: мы знаем о роли, которую в умственном развитии человека сыграло прямохождение, но о сидении не задумываемся, а ведь эта поза так способствует размышлениям!