Читать книгу "Ардабиола - Евгений Евтушенко"

— Ты, Виктор Петрович, в мой мотор не суйсь… — осерчал Иван Иванович Заграничный. — Здесь магазинов с лодочными моторами и запчастями нету.

— Ладно, не суюсь, — смирился Коломейцев. — Берега держись. Там глубже.

— Сам знаю — не сосунок, — пыхтел Иван Иванович на веслах.

Но течение было сильнее весел, тянуло на стремнину. Подгребали шестами и Бурштейн, и Коломейцев, и Юлия Сергеевна прикладом, но лодка никак не забирала вбок.

— Не выгребатся, зараза… — взмок от пота и без того мокрый Иван Иванович Заграничный.

Коломейцев сорвал доску лодочного сиденья, стал загребать ею. Лодка чуть выправилась, пошла наискось. А следом, метрах в пятидесяти, на моторе шел Кеша, догоняя первую лодку. У Вороньего не было такого грохота, как у Буйного, не было ни водяного тумана, ни радуги. Но неясность была полная, потому что среди нескольких очевидных валунов вода сплошь пенилась от валунов невидимых. Только вдоль самого берега шла темная каемка слива, но такая узенькая, что лодке, казалось, не втиснуться в нее. К тому же впереди был поворот, и темная каемка могла бросить лодку в лоб таящегося за изгибом реки валуна или на скалу, коварно выдвинутую берегом. Все-таки надо было идти по темной каемке, но первая лодка, сносимая течением, никак не дотягивалась до слива. Обойдя поднятый выше борта лодки огромный валун, Иван Иванович увидел другой, просвечивающий черным масляным блеском сквозь кружево пены.

— Держись! — закричал он, и тотчас страшный удар пришелся прямо по носу лодки. Лодка затрещала, застонала, щепки от крошащихся бортов брызнули прямо в глаза сидящим. Казалось, что лодка вот-вот развалится. Но, бывалая сибирячка, она выдержала. Лодка полувползла брюхом на черную лоснящуюся спину валуна, скрежеща по камню днищем, окованным алюминием. Темная каемка слива была совсем рядом, но водоворот тащил лодку по спине валуна на другие валуны. Днище неумолимо растрескивалось — из щелей били фонтанчики воды.

Иван Иванович и Коломейцев вылезли на валун и, оскальзываясь на его лакированной поверхности, сбиваемые с ног течением, навалились на лодку, пытаясь столкнуть ее в сторону темной каемки. Бурштейн отталкивался гнущимся, вибрирующим шестом, но шест срывался, не находя точки опоры. Лодка неостановимо ползла в сторону от спасительной темной каемки.

И вдруг рядом появилась вторая лодка, чудом вжавшаяся в эту каемку между отвесными скалами и валунами. На ее носу стоял Кеша, крутя в руках веревку с якорем. Иван Иванович и Коломейцев мгновенно поняли Кешину задумку и перевалились обратно в лодку.

Когда лодки поравнялись, Кеша метнул веревку с якорем, издав какой-то неизвестно откуда у него взявшийся звериный клич. Якорь вонзился в самый край борта, но от рывка натянувшейся веревки острие прошило борт насквозь. Головную лодку дернуло, она, полупереворачиваясь, поползла по валуну в сторону берега и оказалась в темной каемке слива, мчась на буксире за Кешиной лодкой, которая теперь стала головной. «Ну, веревочка моя маленькая, красавица моя нейлоновенькая, крепись… — бормотал Кеша и думал — поднимать или не поднимать мотор? Кто знает, что там, за поворотом… Все в порядке, если продолжение слива за изгибом русла идет вдоль берега… А если нет?»

Нависшая над водой скала закрывала видимость. И тут Кеша увидел перед собой пенный круглый контур валуна. Кеша прыгнул на мотор, пытаясь его поднять, но было поздно. Удар валуна пришелся по всему корпусу. Мотор прощально взвыл и, выворачивая болты крепления, рухнул в воду. Кешину лодку швырнуло от валуна прямо на береговую скалу. Лодка Ивана Ивановича пронеслась мимо, и последнее, что успел сделать Бурштейн, — это отпихнуть Кешину лодку в проем между двумя камнями под скалой, где она и застряла, скрежеща и разваливаясь, но все-таки не двигаясь с места. Буксирная веревка натянулась, лопнула, и Сережа с Кешей увидели перевернувшуюся от удара о скалу лодку Ивана Ивановича и голову Юлии Сергеевны, бьющуюся о камни, точь-в-точь, как это почудилось Кеше в ночь перед отплытием.

Потом течение все-таки выбило между камнями Кешину лодку и гвоздануло ее прямо об отвесный берег, разбивая в щепки…

Кеша очнулся от незнакомого голоса: «Президент Альенде после провокационной демонстрации так называемых домохозяек, устроенной правыми кругами, сделал заявление, в котором говорилось о том, что правительство Чили, выражая доверие своему народу и вооруженным силам, будет и дальше следовать путем свободы и независимости…»

Кеша открыл глаза и увидел, что лежит в выемке береговой отвесной скалы, настолько крохотной, что его ноги свисают наружу, касаясь кипящей холодной воды. Рядом, обняв колени руками, сидел еле умещавшийся в этой выемке Сережа, а между ними — чудом спасшийся уже вторично — японский приемник. Сережа был без рубашки — ее клочьями была обмотана разбитая Кешина голова, наполненная тупой болью. Кеша прикоснулся к голове, посмотрел на ладонь — она была в крови.

— Где остальны? — спросил Кеша.

Сережа не отвечал. Глаза у него были пустые, ничего не выражающие, покорившиеся этой выемке, этой бушующей вокруг воде, этим безнадежно отвесным скалам.

— Где остальны? — закричал Кеша, испугавшись Сережиного молчания.

Сережа, наконец, услышал и, не повернув головы, все так же глядя прямо перед собой, ответил:

— Они погибли… Они все погибли… И мы тоже погибнем…

— Вот сейчас ты совсем не молодец, Ленинград, — сразу ожил Кеша от Сережиной безжизненности. — А был таким молодцом… Ничо, мы тебя ишо примем в сибиряки… Кто тебе сказал, чо они погибли? Московско радио? Перевернулись — это я видел… Я раз двадцать переворачивался, а вот он я, живой, и помирать ишо не собираюсь. Я ишо на твоей свадьбе буду гулять, Сережа, а ты на моей… Выбираться надо.

— Я уже смотрел, — сказал Сережа. — Отсюда не выберешься…

— Пара глаз — хорошо, а две пары — лучше, — кривясь от боли в голове, приподнялся Кеша и, высунувшись из выемки, взглянул вверх.

Черная, с вороньим отливом, скала уходила в небо почти вертикально, без выступов. Кешин хваткий глаз уцепился за кривую сосенку, росшую метрах в пяти над выемкой, потом за другую, чуть повыше. Но как было добраться до первой сосенки? Кешин мозг четко заработал, как работал его погибший на посту железный товарищ — лодочный мотор. Кеша выхватил из-за пояса Сережи геологический молоток, сунул ему в руки.

— А ну, Ленинград, хватит — отдремались… Работать надо. Залезай ко мне на плечи. Выкалывай ступени…

Сережа с сомнением посмотрел на молоток, потом на скалу.

— Только потихонечку бей, — предупредил Кеша. — В воду молоток не урони. Маленьку ямку заделывай, а потом ее расширяй… Да поперек слоистости не колоти, а вдоль. Камень сам пойдет.

Сережа взобрался на Кешины плечи, покачиваясь над сумасшедшей белой пеной внизу, и начал бить по скале, не сильно, но нацеленно, чувствуя, как с каждым осмысленным движением в него возвращается ушедшая, казалось, жизнь. Жизнь, видимо, и есть не что иное, как ее осмысленность. И вдруг Сережа замер.