Читать книгу "Дом духов - Исабель Альенде"

— Я дам вам чаю. У меня нет сахара, но вам нужно выпить горячего, — сказала она.

Она рассказала мне, что они услышали шум машины и поняли, что это фургон, который время от времени появляется ночью в их захолустье. Они подождали, пока не убедились, что все стихло, и тогда мальчик отправился посмотреть, что они оставили. «Мы думали, это труп».

— Иногда они приезжают и бросают нам расстрелянного, чтобы люди позаботились о нем, — объяснила мне женщина.

Мы проговорили остаток ночи. Она была одной из тех несгибаемых практичных женщин, которые от каждого мужчины, прошедшего по их жизни, растят ребенка и, кроме того, принимают в свой дом покинутых другими детей, самых бедных родственников и вообще любого, кто нуждается в матери или сестре, — женщин, которые являются надежной опорой многих чужих жизней, которые воспитывают детей, зная, что они уйдут, да и с уходящими мужчинами расстаются без упреков, потому что у них слишком много неотложных дел и забот, и кроме них, с этим никто не справится. Она напомнила мне многих других моих соотечественников, с которыми я познакомилась в больнице моего дяди Хайме, в общественных столовых, в резиденции викария, куда они приходили разыскивать исчезнувших родственников, в морге, где опознавали убитых. Я сказала, что она подвергает себя большому риску, помогая мне, но что полковник Гарсиа и ему подобные долго не продержатся, дни их сочтены, если они не смогли сломить дух таких женщин.

Поутру она проводила меня к своему куму, который арендовал повозку и лошадь. Я попросила его отвезти меня домой, вот так я и оказалась здесь. По дороге я разглядывала город в его ужасающих контрастах: рабочие хижины были окружены воздушными змеями, чтобы создать видимость того, будто их не существует, центр, серый, безликий, кишел народом, Богатый Квартал поражал своими английскими парками, садами, стеклянными небоскребами, белокурыми наследниками на велосипедах. Даже собачки там казались счастливыми, все являло собой порядок, все было чисто, спокойно, ох, уж этот покой в сознании некоторых людей, потерявших память. Этот квартал — словно другая страна.

Дедушка грустно слушал меня. Мир, который он считал благополучным, разваливался.

— Раз уж мы остаемся ждать Мигеля, давай хоть как-нибудь наведем порядок в нашем доме, — сказал он потом.

Так мы и сделали. Сперва мы провели день в библиотеке, все время ожидая, что за мной могут вернуться и снова отвезти меня к Гарсиа, но потом решили, что хуже всего бояться самого страха, как говорил мой дядя Николас, и что нужно вычистить весь дом полностью и снова начать нормальную жизнь. Мой дедушка обратился в специальную службу, и команда рабочих прошлась от крыши до подвала с пылесосами, мыла стекла, красила, дезинфицировала, пока дом снова не стал выглядеть жилым. Полдюжины садовников и трактор покончили с сорняками, привезли газон, завернутый, как ковер, чудесное изобретение гринго, — и меньше чем через неделю у нас росли даже березы, снова журчала вода в певучих фонтанах и вновь гордо возвышались статуи богов Олимпа, освобожденные от голубиного помета и многолетнего забытья. Мы вместе пошли покупать птиц для клеток, которые пустовали, с тех пор как моя бабушка, в предчувствии смерти, открыла их дверцы. Я поставила свежие цветы в вазы и положила фрукты на блюда в столовой, совсем как во времена духов, и воздух пропитался их ароматом. Потом мы взялись за руки, мой дедушка и я, и прошлись по всему дому, повсюду останавливаясь, чтобы вспомнить прошлое и поклониться невидимым призракам давнишних эпох, которые вопреки стольким переменам продолжают оставаться на своих местах.

У дедушки возникла мысль написать для нас эту историю.

— Так ты сможешь сохранить свои корни, если когда-нибудь вынуждена будешь уехать отсюда, доченька, — сказал он.

Мы извлекли из забытых и тайных углов старые альбомы и теперь передо мною, на столе моей бабушки, груды фотографий: прекрасная Роза рядом с выцветшими качелями, моя мать и Педро Терсеро Гарсиа в возрасте четырех лет, они кормят кукурузой кур во дворе Лас Трес Мариас, мой дедушка в молодости, когда рост его равнялся метру восьмидесяти сантиметрам, неоспоримое доказательство того, что исполнилось проклятие Ферулы, и тело его уменьшилось в той же мере, что и душа, мои дядюшки Хайме и Николас, один огромный, меланхоличный и ранимый, а другой худощавый и изящный, легкий и улыбающийся, тут же портреты Нянюшки и прадедушки и прабабушки дель Валье, до того как они погибли в автомобильной катастрофе, — словом, все, кроме благородного Жана де Сатини, о котором не осталось ни одного свидетельства, так что я даже стала сомневаться в его существовании.

Я начала писать с помощью дедушки, память которого сохранилась твердой до последнего момента его девяностолетней жизни. Своей рукой он написал несколько страниц и когда решил, что рассказал все, улегся на кровать Клары. Я уселась рядом с ним, и смерть не замедлила подойти, неожиданно и тихо, когда он уснул. Может быть, ему снилось, что это его жена гладит руку и целует его в лоб, потому что в последние дни она не покидала его ни на мгновение, следовала за ним по дому, следила за ним из-за плеча, когда он читал в библиотеке, и ложилась рядом по ночам, своею прекрасной головой, увенчанной кудрями, опираясь о его плечо. Сперва она пребывала в таинственном ореоле, но по мере того как дедушка избавлялся навсегда от гнева и ярости, которые мучили его в течение всей жизни, она стала казаться такой, какой была в их лучшие времена, смеющаяся во весь рот, с полным рядом зубов, вызывающая переполох среди призраков своим стремительным полетом. Она тоже помогла нам писать и благодаря ее присутствию Эстебан Труэба смог умереть счастливым, шепча ее имя: Клара, светлая, светлейшая, ясновидящая.

В собачьей будке я мысленно пообещала, что однажды отомщу полковнику Гарсиа и всем, кто принес мне столько страданий. Но сейчас я начинаю сомневаться в своей ненависти. За несколько недель, с тех пор как я нахожусь дома, мне стало казаться, что я обманывалась, утратила четкие контуры истины. Я полагаю, что все, что произошло, не случайно, что это соответствует судьбе, начертанной еще до моего рождения, и Эстебан Гарсиа всего лишь часть этого рисунка. Это грубый, искривленный набросок, но ни один штрих не лишен смысла. В тот день, когда мой дедушка опрокинул среди прибрежных кустарников Панчу Гарсиа — бабушку Эстебана Гарсиа, — он добавил еще одно звено к цепи событий, которые должны были произойти. Внук обесчещенной женщины повторил то же самое с внучкой насильника, а через сорок лет, быть может, мой внук среди прибрежных зарослей овладеет его внучкой, и, таким образом, в грядущих веках, станет бесконечно повторяться история боли, крови и любви. В собачьей будке у меня появилась мысль, будто я составляю кроссворд, где каждая клетка имеет точное местоположение. Разместить их все вместе сперва казалось трудно, но я была уверена, что, если я это сделаю, то придам смысл каждой клетке и результат будет гармоничным. Каждая имеет право на существование, включая полковника Гарсиа. В какие-то мгновения мне чудится, что я уже многое пережила раньше и что я написала те же самые слова, но я понимаю, что это не я, а другая женщина сделала эти заметки в своих тетрадях, чтобы я воспользовалась ими. Я пишу, как писала она, ведь память недолговечна, а жизненный путь короток, и все происходит так быстро, что мы не успеваем увидеть связь между событиями, не можем отличить следствие от поступков, верим в вымысел, называемый временем, в настоящее, прошлое и будущее, но, может быть, все случается одновременно, как говорили три сестры Мора, обладавшие способностью различать в пространстве души всех эпох. Моя бабушка Клара вела свои заметки, чтобы видеть вещи в их истинном измерении и чтобы посмеяться над скудеющей памятью. И теперь я пытаюсь найти в себе ненависть и не могу ее отыскать. Чувствую, что она угасает, по мере того как я объясняю себе существование полковника Гарсиа и ему подобных, понимаю своего дедушку и вижу цепь событий благодаря тетрадям Клары, письмам моей матери, бухгалтерским книгам Лас Трес Мариас и другим документам, которые лежат сейчас у меня под рукой, на бабушкином столе. Мне будет очень трудно отомстить всем, кому дóлжно отомстить, потому что моя месть это не что иное, как оборотная сторона одной медали. Я хочу думать, что моя миссия — не копить ненависть, что мое назначение — это жизнь, а пока я жду возвращения Мигеля, пока хороню своего дедушку, который покоится сейчас рядом со мной в этой комнате, пока я ожидаю, что придут лучшие времена, пока вынашиваю существо, которое зародилось во мне, дочь стольких насилий или, может быть, дочь Мигеля, но в любом случае — моя дочь.