Читать книгу "Холодная гора - Чарльз Фрейзер"

— Почему бы и мне? — спросил Инман, словно для того, чтобы испытать эту мысль.

Он убрал руки от очага, прикоснулся кончиками пальцев к лицу, чтобы проверить, не холодны ли они еще, как кончики сосулек. К своему удивлению, он обнаружил, что пальцы теплые. Теперь они не ощущались так, словно были сделаны из металла. Инман прикоснулся к темным волосам Ады, которые свободно падали на ее спину, и собрал их в толстый пучок. Он поднял этот пучок и кончиками пальцев другой руки погладил впадинку на ее шее между едва видимыми мышцами, которые тянулись к ее плечам, прикоснулся к красивым завиткам волос. Он наклонился и прижался губами к этой впадинке. Инман снова опустил волосы ей на спину, поцеловал ее в макушку и ощутил знакомый запах ее волос. Он отклонился назад и притянул ее к себе, ее талию к своему животу, ее плечи к своей груди.

Она пристроила голову под его подбородком, и он почувствовал тяжесть ее тела. Он крепко прижал ее к себе, и слова полились непроизвольно, без всякого усилия с его стороны. Он рассказал о том, как увидел ее в первый раз, когда она сидела на церковной скамье, как смотрел на ее шею сзади. О чувстве, которое не оставляло его с тех пор. Он говорил о том, как много лет разделяют тот день и этот. Бессмысленно думать, как можно было бы провести эти годы, так как он провел их хуже некуда. Теперь их уже не воротишь. Можно бесконечно горевать о потерянном времени и о том, чего не успел сделать. Об умерших, о том, что потерял сам себя. Но как говорит мудрость всех эпох, мы совершаем поступки не для того, чтобы горевать и горевать о них. Древние мудрецы знали, что говорили, — можно убиваться до разрыва сердца и в конце концов все равно останешься таким, какой есть. И как бы сильно ни горевал, ничего не изменится. И то, что потерял, не возвратится. Останутся только шрамы, отмечающие пустоту. Можно выбрать — продолжать жить или нет. Но если продолжать, то все равно придется нести свои шрамы на себе. И все же в течение всех этих лет он только и думал о том, чтобы поцеловать ее в шею, в эту ложбинку, и сейчас это желание осуществилось. Он считал, что в таком полном исполнении желания, которое долго откладывалось, есть своего рода искупление.

Ада не помнила то воскресенье так подробно, оно было для нее одним из многих. Ничего не сохранилось у нее в памяти о том дне, что она могла бы добавить к его воспоминанию, чтобы разделить его с ним. Но она знала, что Инман рассказал ей об этом, чтобы по-своему возместить ее прикосновение к нему, когда он вошел в хижину. Она отвела назад руку, собрала волосы в пучок и приподняла их над шеей. Потом чуть склонила голову.

— Поцелуй снова, — сказала она.

Но прежде чем Инман успел сделать это, послышался звук отставляемой в сторону двери. К тому времени, когда Руби протиснулась в хижину, Ада уже сидела прямо и ее волосы лежали на плечах. Руби заметила их неловкость и то, как странно Инман сидит позади Ады.

— Может, мне выйти и кашлянуть? — спросила она.

Никто ей не ответил. Руби поставила на место дверь, стряхнула снег со своего пальто и обила шляпу о колено.

— Жар у него стал поменьше, — сообщила она. — Но это ни о чем не говорит. Горячка снова может вернуться.

Руби посмотрела на Инмана и сказала:

— Я срезала ветки и сделала более подходящую постель, вместо того сложенного одеяла. — Помолчала, потом добавила: — Думаю, кое-кто может ею воспользоваться.

Ада подняла палку, помешала в очаге, а потом бросила в огонь.

— Можете идти, — сказала она Инману. — Я знаю, вы устали.

Но, несмотря на усталость, Инман заснул с трудом. Стоброд храпел и бормотал обрывки строк из какой-то дурацкой песни, которые, насколько Инман мог разобрать, были примерно такие: «Чем выше заберется павиан, тем лучше будет виден его йа-та-дада-ла-та-ди-дам». Инман слышал, что мужчины, когда они погружены во тьму, вызванную серьезной раной, что только не говорят в бреду — от молитв до ругательств. Но эти слова могли бы получить приз за глупость.

Когда Стоброд замолкал и наступала тишина, Инман старался решить, какую часть вечера можно было считать наиболее приятной. Когда Ада положила руку на его живот или когда произнесла те слова, перед тем как Руби открыла дверь. Он все старался выбрать, пока не забылся сном.

Ада тоже долго лежала без сна. Ее одолевали беспокойные мысли. Она думала о том, что Инман выглядит намного старше, хотя прошло всего четыре года, и он такой худой, мрачный и замкнутый. И тут же у нее мелькнула мысль, что и она потеряла свою красоту и стала загорелой, жилистой и грубой. Затем она подумала о том, что вот живешь день за днем и со временем становишься кем-то еще, твое предыдущее «я» становится как близкий родственник, как сестра или брат, которые разделяют с тобой твое прошлое. Но другой человек — другая жизнь. Определенно ни она, ни Инман не остались такими же, какими были в прошлом. И она считала, что, возможно, они ей больше нравятся именно такими, какими стали сейчас.

Руби крутилась на своей постели, то затихая, то снова поворачиваясь. Она села и расстроенно вздохнула.

— Мне никак не заснуть, — прошептала Руби. — Я знаю, что ты тоже не спишь и у тебя любовные мысли.

— Да, я не сплю.

— А я не могу заснуть, потому что думаю о том, что мне делать с ним, если он останется жить.

— С Инманом? — спросила Ада.

— С папой. Рана, похоже, будет заживать медленно. И я его хорошо знаю, он будет очень долго валяться в постели. Не могу придумать, что с ним делать.

— Мы возьмем его в дом и будем ухаживать за ним. Его никто не будет искать в ближайшее время. А эта война должна когда-то закончиться.

— Я очень тебе обязана.

— Раньше ты никогда никому не была обязана, и я не хочу быть первой. Это просто благодарность тебе.

— Тебе тоже.

Руби затихла и помолчала, потом снова заговорила:

— Когда я была маленькой и оставалась одна в хижине, много раз мне хотелось взять его скрипку, забраться на скалу и бросить вниз, чтобы ветер унес ее прочь. Я мысленно наблюдала, как она улетает, пока от нее не остается одно лишь пятнышко, и потом я думала о том, с каким приятным звуком она разобьется на мелкие кусочки, когда упадет на речные камни.

Утро следующего дня выдалось серым, стало еще холоднее. Снег больше не сыпал с неба крупными хлопьями — он сеялся тихо и красиво, словно мука, падающая из мельничных жерновов. Они все спали долго. Потом Инман позавтракал в хижине у Ады и Руби бульоном из индейки и кусочками мяса.

Поздним утром, накормив и напоив коня, Ада и Инман вместе отправились на охоту. Они надеялись убить еще индеек или, если повезет, оленя. Они поднимались вверх по склону холма, но не обнаружили никакого движения в лесу, не было даже следов на глубоком снегу. Ада и Инман сначала шли среди каштанов, миновали еловый лес, вышли на вершину хребта и двинулись вдоль по нему, следуя всем его изгибам. По-прежнему не видно было никакой дичи, кроме белок, прыгающих высоко среди еловых веток. Даже если убить одну, это дало бы серого мяса на один укус, так что они решили не тратить заряд.