Читать книгу "Колдуны и министры - Юлия Латынина"

Сушеному Финику это показалось досадно. Он не выдержал, плюнул и громко сказал Киссуру:

– Сдается мне, что Шадамур из подлости пощадил своего противника: они что-то долго разговаривали, и я думаю, что Шадамур договорился об измене.

Справа от Киссура стоял алтарь о шести камнях. Шадамур подошел к алтарю, выхватил меч и закричал:

– Если во время боя у меня были мысли об измене, то пусть расколется мой меч, а если не было, пусть расколется камень!

Он ударил мечом по камню, и камень раскололся.

Тогда Сушеный Финик тоже подошел к алтарю и сказал:

– Что-то очень хитрой клятвой ты поклялся, Шадамур, и сдается мне, что во время боя у тебя не было мыслей об измене, а после боя ты решил изменить. И если это так, то пусть расколется этот камень, а если не так, пусть расколется мой меч!

Он ударил по второму камню, и камень тоже раскололся.

Тут многие, кто завидовал Шадамуру, стали теребить его, и Киссур приказал увести его в палатку. Ночью Киссур пришел к нему и сказал:

– Ты, Шадамур, и Сушеный Финик, – как два клинка в одних ножнах. Езжай-ка ты к Ханалаю!

Шадамур ускакал к Ханалаю и был там принят с большим почетом. Ханалай стал просить у него совета, как поссорить Киссура с государем, и Шадамур дал совет.

* * *

Через две недели в лагерь Ханалая пришли новые союзники из Варнарайна. Всю ночь в лагере пылали приветственные костры и трещали боевые веера, а наутро перед войсками выехал полководец на черном коне с белой звездой во лбу. Попона на его коне была вышита серебряными крыльями, и когда конь выехал между войсками, многим показалось, что он не идет, а плывет этими крыльями по воздуху. Всадник поднял свое копье, с желтой шишкой и синим наконечником, и закричал, что его избрали королем Верхнего Варнарайна, и что он начальник союзного войска, – и не лучше ли начальникам войска драться между собой и беречь своих людей?

Киссур закричал с вала, что он всегда рад драться в поединке, но что вот уже месяц, как ни одна собака в войске Ханалая не смеет отвечает на его вызов, – оделся и выехал в поле.

Они бились полчаса. Это был достойный противник Киссуру, но после десяти схваток стало ясно, что он староват для таких игр. В эту минуту Киссур применил довольно изысканный прием, который называется «обезьяна хватает палку», а противник отбил удар, засмеялся и сказал:

– Я слыхал, что у сына Марбода Кукушонка меч поет в ладони и пляшет в воздухе, а оказывается, ты дерешься, как мужик лягается.

Киссур усмехнулся и возразил:

– Клянусь божьим зобом, старый скунс, я так поступал, потому что жалел тебя. Но если ты хочешь, я покажу тебе прием, которому научил меня во сне мой отец Марбод Кукушонок, – и никто из живых людей не знает этого приема, кроме меня и мужа моей матери, потому что он наследственный в роду Белых Кречетов.

– Все твои приемы, – возразил король Варнарайна, – знают даже вьючные ослы.

– Клянусь божьим зобом, – закричал со злобой Киссур, – эта схватка будет между нами последней!

Они снова вьехали в круг и начали рубиться, и на пятом ударе Киссур сделал вид, что промахнулся, и едва не выпустил меч. Киссур перегнулся по-обезьяньи, чтобы поймать меч, а сам левой рукой выхватил летающий кинжал, вделанный в ножны, и метнул его в противника.

Но противник его взмахнул мечом, – и кинжал, рассеченный на две половинки, упал на землю. Киссур понял, что его противнику прием тоже знаком, и по этой примете узнал его. А противник придержал коня и спросил:

– Что ж? Неужто ты подымешь руку на отца? Ведь я тебе не меньше отец, чем мой покойный брат.

Киссур-младший промолчал.

– И не стыдно тебе, – продолжал Киссур-старший, – драться на стороне вейцев? Погляди-ка на этих мужиков: речь идет об их земле, а они пашут поле или бегут в лес, и каждый полководец набирает войско за пределами ойкумены!

Киссур-младший возразил:

– А тебе не стыдно быть королем горшечников и башмачников? Правда ли, что ты не можешь без их совета ни учредить налога, ни казнить человека? Брось Ханалая, и будь самовластным королем и государевым вассалом!

– Я, – сказал король Верхнего Варнарайна, – пожалуй, брошу Ханалая, если ты бросишь своего Варназда. Посмотри на наши два лагеря: люди ойкумены уверяют, что это их гражданская война, а сражаются за них одни горцы! Почему бы нам с тобой, объединившись, не захватить Небесный Город, как это сделали наши предки? Я, пожалуй, заплету твоему Варназду косы и дам в руки прялку, – на большее он и не годен.

Тут первый министр империи взмахнул мечом и вскричал со злобой:

– Я не знаю, кто научил тебя таким вонючим словам, – но в таких спорах истину выясняют не языком, а оружием!

– Ах ты негодяй, – сказал Киссур-старший, – как ты смеешь лезть на отца! Да я тебя прокляну за сыновнюю непочтительность!

– Врешь, сопливый хомяк, – отвечал Киссур-младший, – если считать по-аломски, мой отец не ты, а покойник Марбод, – а если считать по-вейски, то мой отец не ты, а государь Варназд, потому что император – отец и мать всем подданным!

С этими словами они налетели друг на друга и бились до тех пор, пока Киссур-старший не выбился из сил и не почувствовал, что Киссур-младший его сейчас зарубит. Тогда он закричал, что, пожалуй, Киссур прав, и представительное народоправство – скверная форма правления, и что если Киссур его отпустит, он обсудит это со своими дружинниками, из которых многие того же мнения. Что ж? Киссур помахал-помахал мечом и отпустил его.

* * *

Арфарра все не шел к Киссуру, потому что в это время взбунтовалась провинция Инисса. Наместник Иниссы позвал на помощь какого-то князя из-за гор, чьи воины мочились, не слезая с седла, отдал ему в жены свою дочку и зачем-то объявил республику.

Арфарра кинулся с войском навстречу князю, но повел себя довольно странно: увел все зерно из хранилищ на пути варваров, и освободил им путь до самой провинции.

Варвары беспрепятственно соединились с союзником, и, испытывая некоторый голод, разграбили Иниссу так же основательно, как и все на своем пути. После этого крестьяне Иниссы, плохо разбирая, где республика, а где империя, стали собираться в отряды самообороны и полоскать варваров и комиссаров в речках; сеймик в столице провинции называл крестьян бандитами и продажными наймитами империи.

Продажных наймитов становилось все больше, пока в один прекрасный день варвар из-за гор не отослал дочку наместника обратно и не побежал домой. Тут-то Арфарра загнал его в болота и утопил, а потом вступил в столицу провинции: впереди его бабы стелили циновки, а позади шли пленные варвары, запряженные в возки с рисом. Народ был в восторге, а наместника постелили на площади, обложили камнями, чтоб не шевелился, и отрубили голову.

Рассказывали, что князь поругался с наместником следующим образом: Арфарра-де обернулся старой колдуньей и явился во дворец к князю. Там он прокрался к дочке наместника и сказал: «Муж твой тебя не любит, но я знаю, как привязать его к тебе навек. Срежь сегодня ночью, как он заснет, прядку волос с его затылка, и принеси мне», – и дал глупой бабе ножик. После чего пошел к князю и сказал: «Жена тебя ненавидит, и сегодня ночью хочет зарезать». Глупый варвар поверил. Ночью он притворился спящим, и, едва женщина вынула нож, схватил ее за руку.