Читать книгу "Слово товарищу Сталину - Ричард Иванович Косолапов"

противном случае «порвать между нами отношения» (Л54.330). Хрущев эффектно оборвал на этом освещение страстей вокруг больного вождя, создав четкое впечатление отлучения Сталина с 5 марта 1923 года, день в день (прямо мистика какая-то!) за 30 лет до его кончины.

Причины, обстоятельства (предшествующие и последующие) и детали Хрущева не занимали. Сталин был, «по Ленину», умерщвлен морально. Этого добились, по меньшей мере, в большинстве среднего и ряде младших поколений. Сталину предстояло долго и с неимоверным трудом воскресать для истории. Никто не знал о научной несостоятельности и партийно-уставной нелегитимности хрущевского поступка. Если у Шепилова в те 2,5 дня, которые он готовил доклад, никаких других материалов, кроме текста Поспелова, не было, то речь идет о полнейшей безответственности в решении вопросов поистине эпохального значения, о бездумном распоряжении делом и судьбами сотен миллионов людей. Если доклад не рассматривался и не отшлифовывался компетентным руководящим коллективом, то речь идет о самодурстве и преступлении перед партией. Так партийно-оценочные документы даже во времена, которые «демократы» и оппортунисты величают «худшими», не готовились. Если КПСС уже в 50-х годах отдала себя в руки человека, который осчастливливал своих подчиненных резолюцией на документе «Азнакомица», то это свидетельствовало об общем неблагополучии, которое, подобно смогу, висело над партией и страной десятки лет.

Еще в начале XX века в звучащей изумительно современно книге «Что делать?» (1902) Ленин показал, откуда в международной социал-демократии в противовес ее исконно марксистскому, революционному крылу взялось направление с требованием «из партии социальной революции превратиться в демократическую партию социальных реформ». Это требование с неизбежностью «сопровождалось не менее решительным поворотом к буржуазной критике всех основных идей марксизма. А так как эта последняя критика велась уже издавна против марксизма и с политической трибуны и с университетской кафедры, и в массе брошюр и в ряде ученых трактатов, так как вся подрастающая молодежь образованных классов в течение десятилетий систематически воспитывалась на этой критике, — констатировал Ленин, — то неудивительно, что «новое критическое» направление в социал-демократии вышло как-то сразу вполне законченным, точно Минерва из головы Юпитера. По своему содержанию этому направлению не приходилось развиваться и складываться: оно прямо было перенесено из буржуазной литературы в социалистическую» (Л 6. 7–8).

Аналогично и Хрущев не выдумывал пороха. Хоть как-то «азнакомица» с марксистскими первоисточниками он, по рассказам окружающих, смог только с середины 60-х годов, оказавшись на покое. Основные «критические» аргументы разнообразные его помощники будут выуживать из обширной троцкистской «сталинианы» и не проявят оригинальности. Хрущев выполнит в истории коммунистического движения роль Пандоры со шкатулкой, содержимое которой ему плохо известно. Его собственное полубессознательное троцкистское прошлое сыграет в деятельности этого невежественного человека незначительную роль. Был такой грех, и Хрущев, действительно, «страдал» за принадлежность к оппозиции в 1922 и 1923 годах, но выступал жертвой не приверженности теории «диктатуры партии» и «перманентной революции», а всего-навсего принадлежности к пестроликому мещанству. Антисталинские мотивы с его легкой руки были внесены в официальную советскую пропаганду из уже имевшейся троцкистской литературы. Наши разоблачители-публицисты в лучшем случае занимались ее аранжировкой.

Ленин «отказал от дома» Сталину, а мы, бедные, обретались в неведении. Партийный обыватель вмиг угадал в этом перст судьбы и повел себя соответственно. Началась беспрецедентная (Россия редко отличалась чувством исторической меры) клеветнически-самоедская кампания, тянувшаяся — со своими периодическими сгущениями и разрежениями — свыше трех десятилетий и приведшая к краху КПСС.

Внесем в разбираемый процесс необходимую фактическую ясность. Мы знаем, что Ленин при его самочувствии не был уверен, что сумеет доложить политические итоги XI съезду. По его окончании Владимир Ильич собирался выехать на Кавказ.«… Мне надо поселиться отдельно. Образ жизни больного, — писал он Орджоникидзе (09.04.22). — Разговора даже втроем я почти не выношу (однажды были Каменев и Сталин у меня: ухудшение.)…Посещений быть не должно…» (Ленинский сборник XXXVII. С. 359–360). Майский удар, относительное выздоровление к осени и резкое ухудшение состояния в декабре потребовали чрезвычайных мер. Поэтому Пленум ЦК 18.12.22 принял решение возложить на Сталина «персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича как в отношении личных сношений, так и переписки» (Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 191). Легко представить себе возмущение Сталина, когда он узнал, что вопреки предписанному режиму Крупская спустя несколько дней приняла от Ленина диктовку, — письмо Троцкому 21.12.22 (Л54. 327–328), а не начало «Письма к съезду», как указывалось ранее, — потребовавшую огромного напряжения психики, физических и интеллектуальных усилий. Последующие «доброхоты» пересказывали этот разговор с разными озадачивающими подробностями, драматург М. Ф. Шатров (автор известной застойной «Ленинианы», а ныне преуспевающий «капитан» строительного бизнеса) приписал Сталину площадную брань, но все выглядело, вероятно, проще. Крупская крепко обиделась, когда Сталин напомнил ей о существовании ЦКК, которая призвана пресекать нарушения решений ЦК.

Историки неизбежно грешили против истины, выдумывая идеальных действующих лиц исторического процесса. В описываемой ситуации за Надеждой Константиновной традиционно сохранялась презумпция непорочности. Но вряд ли это справедливо. По свидетельству сестры Ленина, М. И. Ульяновой, Крупская после разговора со Сталиным «была не похожа на себя, рыдала, каталась по полу и пр.» (Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 198). Нельзя не сочувствовать ей, учитывая ту невероятную нервную напряженность, в которой ей приходилось жить не один месяц. Но, как и во всем, здесь есть другая сторона. Крупская апеллировала к тем лицам, причем «как более близким товарищам», которым Ленин, продолжив 24 декабря «Письмо к съезду», дал недвусмысленно отрицательную политическую оценку. («Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не являлся случайностью, но что он так же мало может быть, ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому».) Апеллировала против Сталина, о котором было сказано, что он, в силу черт своего характера, вряд ли сумеет «достаточно осторожно пользоваться» доверенной ему «необъятной властью» (Л45. 345).

Помимо проявлений истеричности и групповых пристрастий не избегла Надежда Константиновна и «синдрома непогрешимости». На XIV съезде ВКП(б) (18–31.12.25) она примкнула к Ленинградской оппозиции (Зиновьев и др.), но, попытавшись неосторожно учить делегатов правильному пониманию НЭПа, натолкнулась на неожиданно мощный отпор. Не случайно после нее сочла необходимым выступить та же Мария Ильинична. «Товарищи, я взяла слово не потому, что я сестра Ленина и претендую поэтому на лучшее понимание и толкование ленинизма, чем все другие члены партии, — начала она, как бы поправляя невестку. — Я думаю, что такой монополии на лучшее понимание ленинизма родственниками Ленина не существует и не должно существовать» (XIV съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М. — Л., 1926. С. 299).

Сталину приписывается фраза, якобы сказанная в адрес Крупской: «Мы еще посмотрим, какая Вы жена Ленина».