Читать книгу "Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть первая - Ципора Кохави-Рейни"

духовные центры в своих поселениях. Во главе Второй Алии стоял Бен-Гурион и высокомерные сионисты-социалисты, насадившие в стране атеизм и пренебрежение к старожилам из “Возвращения в Сион”. На Святой земле естественно развивался иудаизм. Но в результате русской революции и еврейских погромов пришли социалисты и начали проповедовать социализм, как великую надежду человечества, несущую обновление и еврейству. С их появлением начался отрыв от еврейских корней старого анклава”.

“Какие великие достижения были у старого анклава? Они жили на деньги, даваемые мировым еврейством”, – цинично отвечали Агнону.

“Великим их достижением было то, что они покинули диаспору, чтобы поселиться на земле праотцев, которую у них отобрали две тысячи лет назад. Это и есть “Возвращение в Сион”.

“Агнон, по своей наивности они были убиты арабами в погромах”.

“Но более трехсот пятидесяти лет они продержались без оружия”.

Агнон в романе “Вчера, позавчера” (Тмол, шилшом) выражает острое неприятие всех начинаний второй волны репатриации из России, критикует Бен-Гуриона в определении пути молодого государства. Вот что говорит Ривка Шац:

“Хотя Бен-Гурион может цитировать наизусть главы из Священного писания, но он рассказывает о ТАНАХе с ребяческой наивностью. Меня пригласил глава правительства участвовать в кружке по изучению ТАНАХа, но мне хватило первого урока. Вдруг наш премьер стал объяснять Тору согласно социализму”.

Пинхас Розен возражает.

“Даже если этот кружок не отличается достаточным уровнем, все же, главе правительства важна тема иудаизма”.

Наоми промолчала, чтобы не оскорбить министра. Она всего лишь один раз посетила дом премьер-министра. Израиля обидела формулировка на приглашении – “Госпоже Наоми Френкель и ее супругу”. И она пошла сама. При входе встречали ее Давид Бен-Гурион и его жена Пола, но Наоми тут же растворилась в массе гостей. Бен-Гурион прочел часовую лекцию на тему общества и государства, и никто из присутствующих не издал и звука. На той встрече она сблизилась с Эн-Мари хозяйку знаменитой пекарни семьи Анжель, друзей Бен-Гуриона и Полы. С тех пор доходят до ее ушей темные тайны взаимоотношений Бен-Гуриона с приближенными.

Министр юстиции не вхож в доме премьер-министра, но в доме Шалома к нему относятся с большим уважением. Розену говорят:

“Ашкеназские евреи репатриировались в страну с мечтой построить здесь социалистическое общество”.

Премьера не интересует работа в пользу народа.

Розены неприятно оскорбительное отношение к премьер-министру. Он ценит его умение справляться с массой сложных государственных проблем и подчеркивает любовь народа к главе правительства.

А его собеседников волнует то, что государство все более теряет национальный еврейский характер.

“Корень всех будущих бед, – говорит Наоми, – в желании Бен-Гуриона создать государство социалистическое, а не национальное”.

“Девочка эта умна!” – профессор говорит Израилю, – Не давай Пинхасу влиять на нее”.

Еще в Лондоне Розен присоединился к Хаиму Вейцману – руководителю Сионистских профсоюзов, а затем первому Президенту государства Израиль. Работая с ним, Розен осознал его мудрость и важность его деятельности для сионистского движения. Но и ему претило слишком умеренное отношение Вейцмана к откровенно враждебной политике Британии. В конце концов, это привело к кризису и председателем Еврейского Агентства Сохнут стал Бен Гурионом.

“Для Хаима Вейцмана было оскорбительно, если его называли польским евреем. Он видел себя англичанином”, – говорит Розен. Высокомерие его друга и его жены Веры вызывало отчуждение у общественности. Хаим Вейцман не был доволен местом первого президента Еврейского государства. До последнего своего дня он жил в институте “Зив”, основанном им в Реховоте, так и не переехав в иерусалимскую резиденцию.

Ее притягивает свободная творческая атмосфера в доме Шолема.

“Агнон, я еще не закончил свою мысль!”

“И это называется гостеприимством? Шолем, ты не даешь вставить слово

“Ты в моем доме, Агнон, и должен вести себя по моим правилам!”

“Быть может, Шолем, у кого-то еще есть, что сказать, но ты не даешь ему такой возможности?!”

“Ты как кость в горле!”

Агнон хочет ему отплатить той же монетой, но Шмуэль Бергман быстро переводит беседу на мирные рельсы, коснувшись исследований науки и веры. Философ Бергман человек сдержанный. Взаимоотношению науки и веры посвящены его книги. Еще студентом математического факультета, Шалом читал книгу великого мыслителя Бернарда Больцано о теоретических основах математики. Бергмана – поклонник мистической школы теософа Рудольфа Штайнера, заложившего основы антропософии. Здесь принято считать, что в сочинениях Бергмана слишком много цитируются великие философы.

Затем спор переходит на философа Лейбовича.

Шалом ворчит: “У Лейбовича подход религиозных фанатиков из Натурей Карта! Мне не о чем говорить с Лейбовичем”.

Агнон качает головой: “Он очень умный, но очень несимпатичный”.

“Мнение Лейбовича”, – считает Бергман, – “противопоставлено ТАНАХу и молитвам. К примеру, молитва Иакова абсолютно конкретна. В ней он открывает свое сердце перед Богом, и просит о помощи. И это вовсе не коллективная просьба, а личная – желание молитвой извести эгоизм из души”.

Бергман не видит существенной разницы между молитвой индивида и его эгоистическими желаниями, или молитвой во здравие народа Израиля. Для Лейбовича же нет разницы между личным и национальным эгоизмом.

“У Рамбама слияние с молитвой…” – начинает Шалом, но опять его перебивает Агнон.

“Чёрт возьми”, – свирепеет Шалом.

“Но, Шолем, я хочу что-то добавить…”

Опять Шалом не дал Агнону возможности договорить.

“Слияние с молитвой у Рамбама – его личное неповторимое переживание, по силам редким личностям, в отличие от массы, занимающейся бренными делами мира. Слияние в молитве это исключительная форма жизни незаурядной личности, что особенно ощутимо среди хасидов”.

Речь Шалома течет гладко и быстро, как стремительные речные воды. Агнон недоволен тем, что не сумел вставить шпильку в монолог хозяина дома.

“Агнон описывает действительные процессы, которые вершатся в иудаизме двадцатого века, гениальным языком”. Профессор потирает ладонями колени, глаза его сверкают. “Это диалектика простых повествований о каждодневной жизни.

В печали слышится глубокая нота еврейства. Повествования Агнона основаны на рассказах и притчах хасидов, составляющих основу еврейской литературы, от них веет гениальностью и скромностью истинного величия”.

Агнон не остается в долгу. Он возносит хвалу двухтомнику Шалома “Шабтай Цви”:

“До сих пор я считал, что только я знаю язык иврит, но вот же, Шолем знает иврит. Думал, что лишь я знаю Каббалу. Оказывается, Шолем знает Каббалу, и еще как”.

И тут Шалом обращает взгляд на Израиля и говорит:

“Ты должен сделать, чтобы язык Наоми был, как язык Агнона”.

“Еврейство благословенно таким писателем, как Агнон, – отвечает Израиль, – гениальность его особенно ощутима в художественном изображении упадка польского еврейства и критике атеистического общества в Израиле. Но невозможно писать о Гитлере и классическим ивритом. Наоми пишет о другом обществе и другой реальности. Проблема еврейства