Читать книгу "Цена нелюбви - Лайонел Шрайвер"

Однако я не притворяюсь, будто удивительным образом постигла образ мыслей Кевина, еще одну чужую страну, которую менее всего хотела бы посетить. Впечатления Джошуа и Совито о нашем сыне отличаются от репортажей о подобных событиях. Например, колумбинские дети вели себя как маньяки: остекленевшие глаза, безумные ухмылки. Кевина, наоборот, называли «сосредоточенным» и «бесстрастным». Правда, он всегда выглядел таким на стрельбище и не только на стрельбище, если хорошенько подумать. Словно он сам становился стрелой и в этом воплощении находил ощущение целеустремленности, коей так сильно не хватало его флегматичной натуре.

Я очень много размышляла над тем фактом, что для большинства из нас существует непреодолимый барьер между безнравственными поступками в фантазиях и реальности. Это та прочная стальная стена, которая разделяет нож и мое запястье даже в самые мрачные моменты моей жизни. Так как же смог Кевин поднять арбалет, прицелиться в грудь Лоры и затем в реальности нажать на спусковой крючок? Я могу лишь предполагать, что он обнаружил нечто, что я не хочу даже представить. Что никакого барьера нет. Как мои заграничные путешествия или велосипедные замки и приглашения на школьных бланках, манипуляции с арбалетом можно разделить на серию простых последовательных действий. Возможно, нажать на спусковой крючок арбалета или пистолета не сверхъестественное, чем потянуться за стаканом воды. Боюсь, оказывается, что перейти в «невообразимое» не сложнее, чем переступить порог обычной комнаты, и в этом, если хотите, весь фокус. Секрет. Как всегда, секрет в том, что никакого секрета нет. Может, Кевину даже хотелось похихикать, хотя это не в его стиле; колумбинские подростки хихикали. И как только выясняешь, что нет ничего, что могло бы тебя остановить, — что кажущийся непреодолимым барьер находится всего лишь в твоей голове, — можно снова и снова переступать тот порог, делать выстрел за выстрелом. Как будто жалкое ничтожество провело линию на ковре, которую ты не должен переступать, а ты дразнишь его, прыгая туда-сюда.

После всего сказанного одно терзает меня больше всего. У меня нет метафор, которые помогли бы нам.

Ничего удивительного в том, что никто не отозвался на крики, не пришел на помощь, — спортзал на отшибе. Задержавшиеся в школе впоследствии признались, что слышали вопли, но приняли их за отголоски спортивного матча, ведь звуков выстрелов не было. И самое очевидное объяснение: на рассказ ушло много времени, но бойня продолжалась не более десяти минут. Правда, если Кевин находился в каком-то измененном душевном состоянии, то гораздо больше тех десяти минут.

Совито потерял сознание, что, вероятно, и спасло его. Хотя Джошуа не шевелился, его крепость из тел тряслась под ливнем стрел, часть которых в конце концов прикончила Мауса Фергюсона. Очередные выстрелы положили конец призывам о помощи и мучительным воплям у стены зала. Франклин, Кевин не спеша опустошал ведра до тех пор, пока обмякшие жертвы не стали похожими на семейство дикобразов. Но еще отвратительнее, чем эта омерзительная стрельба, — его жертвы уже нельзя было считать движущимися целями — был ее финал. На удивление трудно убить человека из арбалета. Кевин знал это. И поэтому выжидал. Когда наконец в 17.40 охранник, подергав двери и, к своему разочарованию, наткнувшись на «криптонит», заглянул в щелочку и увидел красное, Кевин ждал. Когда полицейские прибыли с огромными, но бесполезными кусачками (которые оставили на цепи лишь легкие вмятины), а потом отправились за электропилой, Кевин ждал. Пока они с визгом металла по металлу и фонтанами искр пилили цепи, Кевин ждал. На все это ушла куча времени. Кевин, закинув ноги на поручни алькова, спокойно ждал. Тот долгий промежуток времени между последней стрелой и 18.55, когда через двери вестибюля в зал ворвались полицейские, был одним из тех свободных периодов, про которые я еще в шесть лет говорила ему, что, «если скучно и нечего делать, всегда можно почитать книжку».

Дора Вулфорд и Дана Рокко были убиты непосредственно стрелами. Зигги, Маус, Денни, Грир, Джефф, Мигель и работник кафетерия умерли от потери крови.

6 апреля 2001 г. — продолжение

Когда я выскочила из машины, стоянка перед школой уже была забита каретами скорой помощи и полицейскими машинами. По периметру была протянута желтая лента. Темнело. Изможденные парамедики в отблесках красно-синих полицейских огней казались вурдалаками. На стоянку выкатывали одни носилки за другими, и им не было конца. Я онемела от ужаса, однако даже среди кромешного ада знакомое лицо сверкнуло ярче полицейских огней. Мои глаза почти сразу нашли Кевина. Это была классическая двойная реакция. Несмотря на проблемы с сыном, я испытала облегчение, увидев его живым. Однако мне не суждено было упиваться здоровыми материнскими инстинктами. С одного взгляда стало ясно: он не идет, его ведут. По дорожке от спортивного зала его ведут полицейские. И единственная причина, по которой он держит руки за спиной, а не нахально размахивает ими, — у него просто нет выбора.

У меня закружилась голова. На мгновение свет фонарей вокруг рассыпался на бессмысленные блики, как узоры под закрытыми веками, когда трешь глаза.

— Мадам, пожалуйста, отойдите... — Это был один из тех полицейских, что появились у нашей двери после инцидента с камнями на шоссе 9W, более плотный, более циничный из пары. Должно быть, они встречались со множеством обалдевших родителей милых деток из «хорошей семьи», потому что меня он не узнал.

— Вы не понимаете, — сказала я и сделала одно из самых трудных своих заявлений: — Это мой сын.

Его лицо окаменело. К такому выражению я привыкну; и еще к трогательному «бедняжка-дорогая-я-не-

знаю-что-сказать», что еще хуже. Но тогда я еще не привыкла. И когда я спросила полицейского, что случилось, то по его жесткому взгляду поняла: за что бы я косвенно ни отвечала, это ужасно.

— У нас жертвы, мадам. — Только это он счел нужным пояснить. — Лучше отправляйтесь в участок. По 59-й до 303-й, съезд на Оринджберг-роуд. Вход с Таун-Холл-роуд. Если вам не приходилось там бывать.

— Можно мне... поговорить с ним?

— Поговорите с тем офицером, мадам. Рядом с капитаном.

Он поспешно отошел.

Пробиваясь к полицейскому автомобилю, в который, как я видела, офицер втолкнул нашего сына, положив ладонь ему на голову, я испила чашу страданий до дна, со все большим отчаянием объясняя разным полицейским, кто я такая. Наконец-то я поняла историю из Нового Завета о святом Петре: почему ему пришлось трижды отречься от изгоя, с которым его застала жаждущая расправы толпа. Мне отречение, пожалуй, казалось соблазнительнее, чем Петру, поскольку, кем бы этот мальчик ни именовал себя, мессией он не был.

В конце концов я пробилась к черно-белому автомобилю с надписью по бокам «В сотрудничестве с обществом». Вряд ли эта надпись теперь относилась ко мне. Я пристально смотрела в заднее окно, но в мерцающих отражениях ничего не могла разглядеть и прижалась к стеклу, загородившись ладонью. Он не плакал, не опустил голову. Он повернулся к окну. Он без всякого волнения посмотрел мне в глаза.