Читать книгу "Обреченные - Эльмира Нетесова"

Память всегда переживает солдат.

Тонька медленно вернулась домой. А может, ее Тарасу повезет?

Сколько она ждала его? Растила детей, готовила дом к возвращению хозяина. Нашила ему нарядные рубахи, связала носки. Проглядела все глаза. А его все не было.

Вскоре вернулись еще трое сельчан. И они не видели Тараса. Ничего не слышали о нем.

Тонька уже в который раз заливала слезами подушку. Дети совсем подросли. Им, особенно мальчишкам, как нужен отец… Из своей, пусть и дальней родни, уже двое вернулись с фронта…

…В тот день она легла спать позже обычного. Пекла хлеб допоздна. Устала. И, выложив на стол горячие караваи черного хлеба, прилегла не раздеваясь. Ее разбудил громкий стук в дверь.

Тонька всполошилась, вскочила с постели, не соображая, утро на дворе или ночь? Кинулась к двери, сдвинула щеколду, и, не спросив, распахнула дверь.

Перед нею стоял Тарас, а сзади ехидно улыбалось худое лицо свекрови.

— Тарас! — вырвалось у бабы из сердца.

Но муж не обнял, не поздоровался. Только теперь заметила баба его бледное лицо, сжатые губы.

— Открываешь, не спросив? Совсем ссучилась, курва! — оттолкнул жену и шагнул в дом.

Свекровь шмыгнула следом, как грязная мышь.

Тарас обошел дом, оглядел спящих детей. И вернулся на кухню. Сел за стол, глянув в упор, сказал чужим, сиплым голосом:

— Рассказывай, шлюха, как под немцем жилось, покуда я на войне кровь проливал?

— Ты что, Тарас? Я ни с кем не жила. Вот и мать подтвердит, — не поверила в услышанное Тонька.

— Иль мне брехать станешь? Даром они тебя кормили и одевали? За твои бесстыжие бельма! Мужик на войне мучается, а ты с фрицами крутила, сука! грохнул по столу кулаком.

— В чем винишь меня? Что детей наших сберегла, помогла выжить твоей матери?

— Не нуждалась я в твоей помощи! — подала голос свекровь и добавила:

— А вот Тараску, да и всю нашу семью, ты, лярва, опозорила. Потому, как у немцев в потаскухах была. Это вся деревня подтвердит. И Тарасу о том люди наши все уши прожужжали.

— Кто? — подскочила Тонька, стиснув кулаки, и кинулась к свекрови.

Тарас опередил, сшиб бабу с ног одним ударом. И когда Тонька упала, перешагнув ее, ушли оба.

Антонина пришла в себя, когда чужие руки подхватили ее с пола и вместе с детьми затолкали в «воронок».

Оглянувшись, она увидела около дома Тараса, державшего в руке вещмешок, а рядом с ним свекровь, юлившую у двери, ожидающую, пока вышвырнут из дома в машину последнюю, еще не проснувшуюся двойню девчонок.

Старухе не терпелось. Едва девчонок вытащили во двор, свекровь нырнула в дверь, потащив за собой Тараса.

Вскоре Тонька узнала, как и почему оказалась она в тюрьме, где ее вместе с детьми продержали полгода, решая их судьбу.

Тоньке прочли заявление Тараса, в котором он — фронтовик, защитник Отечества, просил смыть с него клеймо позора и принять меры к его жене, служившей немцам верой и правдой, путавшейся с ними все годы войны.

«Я на фронте жизнью защищал страну. Нигде не опозорился, не осрамил село и родню. Воевал на передовой, где меня приняли в партию. Был командиром роты и имею награды — все три ордена «Солдатской славы» и медаль «За отвагу». Плохим такие награды не дают. И в партию не принимают. А потому, прошу принять меры к бывшей моей жене и наказать ее за недостойное поведение во время оккупации. Она не просто опозорила меня — воина-освободителя, но и растила детей на собственном растленном примере. Они не ждали победы. Они выросли холуями, способными по примеру своей матери продать за кусок хлеба не только меня, своего отца, но и Родину — самое дорогое для меня.

Я не смогу жить с ними не только в одном доме, но и в селе. Да и не поймут этого сельчане, если продажная баба останется жить среди них.

Убедительно прошу ответственные органы принять все меры к скорейшей изоляции указанных лиц и их наказанию. Считаю, что у предателей Родины нет взрослого и малого возраста. Есть гнилая душа, способная повторить подлость в любую минуту. Кстати, не будет перед глазами людей дурного примера. А вернувшиеся с фронта воины смогут убедиться, что их достоинство защищается везде и всегда», — написал Тарас и подписался.

Его заявление в качестве свидетеля подписала свекровь.

Когда Тоньке прочли его, баба онемела. Всякое ожидала. Но не такое, чтоб собственных детей, своими руками упрятать в тюрьму без сожаления.

Антонина чуть с ума не сошла. Но детям ничего не сказала. Пока малы — все равно не поймут.

— Да и зачем? Ведь даже увидеть его не успели. Не знали ничего. Пусть уж считают его погибшим. Мертвый лучше, чем такой вот живой. Видать, на войне не так страшно умереть, если можно потерять большее. Мертв Тарас! А о покойном плохо не говорят, — решила для себя баба и внушив себе это — вскоре успокоилась.

А тут, в тюрьме, ей велели временно, пока все решится, стать уборщицей. Баба, соскучившись по работе, вытирала, вымывала всякую пылинку. Стекла до яркого блеска оттирала. На удивленье всем.

И как-то разговорился с нею начальник тюрьмы, седой фронтовик, заметивший в глазах бабы смертельную боль.

Тонька и рассказала ему о себе. Все без утайки, без слез. Их она давно выплакала все.

Человек слушал молча. Лишь изредка головой качал. Курил. Что-то уточнял. А потом записал себе в блокнот фамилию и имена Антонины и детей.

Через месяц сказал, что Тонькино дело пересматривается. Мол, муженек не промах был. Знал, куда подвел. Воспользовался ситуацией. И; видно, теперь уже поминки празднует… По всем сразу. Сказал, что негодяй уже жениться успел. А с Тонькой в тот же день развод оформил. С новой расписался. И привел ее в дом, как хозяйку.

— Уверен, теперь, что никогда с вами не увидится. И оправдался бы его расчет, не успей вовремя. Теперь, думаю, хоть и не миновать наказания, но оно не будет уничтожающим. Это можно пережить, если вы действительно хотите вырастить детей и ничего другого не желаете, — сказал начальник тюрьмы.

Тонька думала, что получит она срок до самой старости. Что же еще, если ей и детям оставлена жизнь. Но их сослали в Усолье…

Когда Антонина узнала о ссылке, радовалась, сказав детям, что Бог услышал и увидел их всех. Потому, не слишком сурово наказал…

Никто из усольцев не знал о том, как предал ее вместе с детьми свой мужик. Стыдно было в таком признаться. Не хотела, чтобы взрослеющие дети прокляли отца за все разом. Сама себе запретила такое помнить.

В Усолье, как и в своей деревне, работала с утра до ночи. Еще не старуха, но уже и не молодка, она жила лишь для детей, моля Бога сохранить их, уберечь от лиха. Двое старших сыновей, едва им исполнилось по тринадцать лет, стали работать в бригаде Гусева рыбаками. Младшая двойня мальчишек — на стройке в своем селе. Старшие девчонки — уборщицами в медпункте. Младшие — убирали в столовой, помогали матери на кухне.