Читать книгу "Птица в клетке - Таис Сотер"

Нет. Лимит моей удачливости закончился после покушения на меня Анхелы. Теперь можно надеяться не на везение, а только на расчет.

«Подумай, Эрика, хорошо подумай. Ты знаешь людей. Все их страсти, все слабости. Неужели стоит лишиться возможности применить дар, и ты становишься беспомощной? Тебе не обязательно читать мысли Владимира, чтобы знать, о чем он думает. Власть, контроль. Вот чем обычно одержимы типы вроде него… А ты всегда умела пользоваться чужими слабостями».

— Что ты там шепчешь себе под нос? — спросила Алана, возвратившаяся из душа. Это ее не особо волновало, я знала, но необходимость отвлечься от собственных мыслей толкала на разговор.

— Да так, пытаюсь себя подбодрить. Можно спросить?

Кронберг вяло пожала плечами.

— Валяй.

— Что… что произошло, когда вы были у капитана корабля?

Алана вздрогнула.

— Он просто отключил чип.

— Просто?

— Да! Может быть, задал несколько вопросов.

— И вы ответили на них?

— Я… я не помню.

Это подтвердило мои подозрения. Вчера доктор пришла в подавленном состоянии, но при этом создалось ощущение, что она не осознаёт, что происходит. И мысли о смерти — ее ли они были? Подошла к Алане и уселась рядом.

— Тайнэ, я не очень разбираюсь в технике, но может ли быть так, что чип не просто отключили, а… — Я задумалась, подбирая слова.

— Взломали? Менадо! — тихо воскликнула Кронберг, вспомнив о судьбе нашего сопровождающего. — Юрий что-то сделал с ним. И со мной мог тоже…

— Но не стал этого делать! — торопливо сказала я, хватая ее за холодные руки. — Он не стал, не хотел вам вредить. Но вот Владимир вполне мог. А значит, то, что с вами происходит, — это его рук дело. Отчаяние, бессилие, что вы испытываете, навеяны. Поэтому прошу, не поддавайтесь ему.

Лицо Кронберг скривилось в беззвучном плаче.

— Я делаю тебе больно, прости…

— Ничего, — пробормотала, глядя в сторону. Видеть чужую беспомощность было тяжелее, чем я думала. Хотелось забиться в самый дальний угол комнаты, спрятаться от той тьмы, что поглотила сейчас доктора. Но если это уничтожит ее, то и меня следом. И пусть я сама часто находилась во тьме, для Аланы должна стать источником света.

— Я всегда говорила, что плохо помню свое детство, — тихо заговорила я. — Это правда. В основном в памяти сохранилась мама, отец — совсем немного, истории с ним не самые счастливые. Но есть воспоминание, особенно для меня дорогое. Мы поехали на море. Много соленой воды, яркое солнце… Наверное, именно благодаря тем впечатлениям я так люблю воду и солнечные дни. Мама где-то рядом, но я не вижу ее, а слышу голос, который просит быть поосторожнее. Не меня, брата. Он любил заплывать далеко-далеко в море… Смешно, но я не могу вспомнить, как его зовут, а вот такую мелочь помню.

В этот момент голос мой сломался, и я хлюпнула носом, пытаясь не разреветься. Алана посмотрела на меня круглыми глазами.

— Послушай, если ты хотела подбодрить меня, у тебя как-то не слишком получилось. Это очень грустно: ребенок, у которого отобрали детство…

— Нет, тайнэ, — улыбнулась я сквозь слезы, — оно у меня было. И пусть в памяти осталось ничтожно мало, но все же эти кусочки прошлого позволили мне выжить в первые годы после того, как меня купил мой первый хозяин. И моя семья… Я могу сколько угодно отрекаться от родителей, но ведь у меня есть те, кого я помню и люблю. Мой старший брат, моя маленькая сестричка. Я хочу, чтобы сейчас вы тоже вспомнили о тех, кого вы любите, вспомнили все самые лучшие моменты, связанные с ними.

— Зачем? — немного испуганно спросила она.

Тут я почти рявкнула:

— Потому что меня достали ваши переживания по поводу несчастной любви и одиночества!

Плечи Аланы затряслись… а потом она рассмеялась. Немного истерично, пожалуй, но все же это было лучше ее медленного поедания себя заживо.

— Я выгляжу жалкой, да?

— Ужасно жалкой. Стоило бы отобрать у вас диплом психотерапевта.

Моя странная попытка помочь Кронберг, которую я подкрепила уже восстановившимися способностями, неожиданно оказалась успешной. Впрочем, после того как ее снова забрали, а потом привели — безумно бормотавшую что-то себе под нос и смотревшую на меня дикими глазами, — пришлось начинать все заново.

Я была словно на странных качелях — пытаясь не свалиться в собственное безумие и в то же время не дать сойти с ума Алане, над которой Владимир проводил свои опыты, желая понять, где ее предел. Или где мой предел.

Этого я не знала сама, потому что вскоре мне начало казаться, что я на самом деле спятила. В мои сны, и так разбавленные кошмарами Аланы, начали вторгаться какие-то новые картины. А в какой-то момент уже наяву почудилось, что в голове помимо мыслей Кронберг, от которых я уже не могла укрыться, появились обрывки чужих образов и фраз. Я не воспринимала их всерьез, считая игрой моего уставшего подсознания, пока однажды не услышала голос Владимира так ясно, будто он был рядом со мной: «Олег, если ты считаешь…» Тот парень, что удерживал меня, — я как-то смогла узнать, что с ним, издалека. И не только с ним. Я начала видеть глазами нескольких членов экипажа, скучая с ними на смене, отдыхая в каюте или присматривая за пленным симарглом.

Если отбросить версию с безумием, оставалось одно объяснение: мой дар резко возрос. Несмотря на преграду из металла, я могла использовать телепатию и эмпатию как минимум на нескольких людях, находящихся довольно далеко. Возможно, благодаря наличию там, вовне, Олега, человека с зачатками дара. Или же толчком стала моя потребность ощутить кого-то более здорового, чем Алана. «Человек или ломается, или становится сильнее», — услышала я однажды от Ядгара. Кажется, он был прав.

У меня появилось небольшое преимущество, и я знала, как им воспользоваться. Юрий… Полагаю, он многое успел осмыслить за несколько дней плена. И возможно, был готов поменять свои планы с учетом изменившихся обстоятельств. В конце концов, на Гардарике с распростертыми объятиями его не ждали. Я не могла обеспечить его лояльность — это слово было с Цехелем несовместимо, но надеялась на его если не благоразумие, то желание жить. Ну и на чувство ответственности, которое у него все-таки было.

На четвертый день Нижинскому пришла в голову новая забава, к которой он решил привлечь и меня. К такому нельзя было приготовиться, но оно дало мне возможность сделать первый шаг к свободе.

Все это время Алана пыталась удержаться на эмоциональных качелях. Она была то подавлена, то необыкновенно оживлена. Ночные кошмары стали причудливее, навеянные страхи — реалистичнее. Как ни разрушительно было воздействие Нижинского, доктор больше не позволяла себе расклеиться. «Я здесь, чтобы заботиться о тебе, а не наоборот», — сказала она, запретив ей помогать. Но я все равно часами сидела у изголовья койки Аланы, держа за руку и слушая истории о ее прошлом. Воспоминания об учебе в университете, о тех местах, где ей довелось побывать, помогали доктору не потерять себя, сохранить личность в целостности. Мы — это наша история, это наши связи и люди вокруг нас.