Читать книгу "Природа зверя - Луиз Пенни"

Гамаш помнил тот миг очень отчетливо.

Когда Майкл Розенблатт встал перед ним и пистолет оказался направлен в его грудь, у Гамаша возникло твердое впечатление, что Розенблатту не грозит ни малейшая опасность.

В ту долю секунды, когда пламя охватывало чертежи, Делорм должен был стрелять. Но он не выстрелил. Убить Гамаша и Бовуара ради чертежей, которые все равно уже не спасти, означало оказаться в международном розыске. И потому профессор Розенблатт сделал единственно возможную вещь. Он встал под дуло пистолета, для того чтобы спасти не Гамаша и Бовуара, а ситуацию.

– Вы думаете, Розенблатт – один из них? Агент КСРБ? Или что-то в этом роде?

– Что-то в этом роде, – ответил Гамаш.

Он не считал Майкла Розенблатта убийцей, хотя и полагал, что тот способен на убийство. Но он почти не сомневался, что Розенблатт знал Мэри Фрейзер и Шона Делорма гораздо лучше, чем это могло показаться.

В конечном счете, кто вызвал их в Три Сосны? Кто сообщил им о найденном «Проекте „Вавилон“»?

Именно об этом Гамаш и сказал отставному ученому, когда они расстались на террасе. И предупредил, что будет наблюдать за ним.

– Вы все еще думаете, что я замешан в этом? – спросил его Розенблатт.

– Я думаю, вы знаете гораздо больше, чем говорите.

Розенблатт внимательно посмотрел на него:

– Мы по одну сторону, Арман. Вы должны мне верить.

– Вы клянетесь? – спросил Гамаш. – Жизнью внука?

Профессор Розенблатт улыбнулся, и Гамаш услышал его согласный смешок:

– Клянусь.

Но потом шутливый момент прошел.

– Вы должны знать, – сказал Розенблатт. – Часы не остановились. Просто произошла перезагрузка.

Арман Гамаш провожал его взглядом и думал, что видит корень всех зол. Из которого произросли Мэри Фрейзер, Шон Делорм и Джон Флеминг.

Жан Ги и Арман молча шли вокруг деревенского луга, дыша прохладным, свежим осенним воздухом.

– Профессору Розенблатту ничто не грозило, когда он встал перед дулом пистолета, опасность грозила вам, patron. – Бовуар остановился и повернулся к тестю. – Спасибо.

– Не каждый решился бы сжечь те чертежи, mon vieux. Ничего прекраснее я в жизни не видел. А я – человек, который видел «Manneken Pis».

У Бовуара вырвался смешок и еще какой-то неясный звук, который он сразу заглушил.

– Ты храбрый человек в храброй стране, Жан Ги. Такой замечательный человек должен передать отвагу своим детям.

Дальше они шли молча; со стороны Гамаша молчание было выбором, со стороны Жана Ги – необходимостью, потому что он пока не мог говорить.

– Merci, – произнес он наконец.

И снова наступило молчание.

Когда они проходили мимо гостиницы, Гамаш увидел в окне тень. Пожилой человек готовился ко сну, в котором ему, вероятно, будут сниться дети, внуки и друзья. Теплый камин, хорошая книга, тихий разговор. Жизнь, которая могла бы у него быть.

На следующее утро к канадско-американской границе близ пропускного пункта Ричмонд со стороны Канады подъехал темный полицейский фургон.

Мужчина и женщина в форме Военно-юридической службы США стояли по другую сторону шлагбаума вместе с офицерами военной полиции.

В ожидании.

Фургон остановился в двадцати метрах от шлагбаума, водитель не выключил двигателя.

Дверь фургона откатилась, и из него выскочил крупный, крепкий человек с растрепанными седыми волосами. Он развернулся и протянул руку, помогая выйти пожилой женщине, а за ней – высокому пожилому человеку.

Они пошли по бокам Ала Лепажа размеренным шагом, с мрачными лицами. Возвращая человека. Завершая начатое.

Шлагбаум поднялся, но, прежде чем Ал пересек границу, Рут остановила его.

– Прости, – сказала она. – Это я послала к тебе Джона Флеминга.

– Я знаю.

– Нет, не знаешь. Я испугалась, когда его увидела. Хотела избавиться как можно скорее. Я отдала ему тебя, чтобы спастись самой.

Ал Лепаж посмотрел на Рут Зардо:

– Я бы тоже мог отправить его к кому-нибудь. Вот в чем разница между нами. Ты увидела зло и не пожелала иметь с ним ничего общего. А я пригласил его в дом.

Ал кинул взгляд на ожидающих его людей. Потом повернулся к мужчине и женщине, которые когда-то спасли его. Он пожал руку месье Беливо, посмотрел на Рут.

– Можно? – спросил он и, когда она кивнула, поцеловал ее в щеку. – Я не имею права просить об этом, но, пожалуйста, присмотрите за Ивлин. Она ничего не знала.

После этого он перешагнул через границу и снова стал Фредериком Лоусоном.

Тем утром, прежде чем ехать с Алом Лепажем к границе, Рут нужно было сделать одно дело.

Она взяла Розу и направилась в коттедж к Кларе. Войдя, она обнаружила Клару на том месте, где и предполагала ее найти, – у мольберта. Рут расположилась на просиженном пружинном диване, от которого пахло банановой кожурой и огрызками яблок, и посмотрела на Клару, уставившуюся на портрет Питера.

– Но кто тебя обидел так, что ран не залечить? – продекламировала Рут.

– Строка из твоего стихотворения, – сказала Клара.

Она повернулась на табуретке и посмотрела на Рут.

– Я спрашивала тебя, Клара: кто тебя обидел так? – Рут показала на мольберт. – Чего ты ждешь?

– Жду? – переспросила Клара. – Ничего.

– Тогда что тебя заело? Ты как персонажи из этой чертовой пьесы. Ждешь, что кто-то или что-то тебя спасет? Ждешь, чтобы Питер сказал тебе, что ты можешь продолжать жить дальше? Ты ищешь молоко не в том месте.

– Я просто хочу рисовать, – сказала Клара. – Я не хочу, чтобы меня спасали, чтобы меня прощали. Я даже молока не хочу. Хочу рисовать.

Рут с трудом поднялась с дивана:

– Я тоже хотела.

– Чего ты хотела? – спросила Клара.

– Ответа на этот вопрос. Все те годы, что я не могла писать стихов, я винила Джона Флеминга. Но я ошибалась.

Клара проводила взглядом Рут и Розу, покинувших ее дом. Она понятия не имела, о чем тут говорила безумная старуха. Но через некоторое время в голове у нее, сидящей перед незаконченным полотном, стало проясняться.

Кто мог так ее обидеть? Кто знал ее слабости, недостатки? Кто сделал так, что сердце ее обливалось кровью?

Клара посмотрела на портрет Питера.

– Извини, – сказала она, глядя в его неоформленное лицо. – Прости меня.

Она осторожно поставила портрет к стене и взяла новый холст.

Она поняла, что держало ее. Она пыталась написать не тот портрет. Пыталась покаяться, искупить свою вину картиной.