Читать книгу "Нации и этничность в гуманитарных науках. Этнические, протонациональные и национальные нарративы. Формирование и репрезентация - С. Федоров"

4. Goldie Mark, Jackson Clare. “Williamite Tyranny and the Whig Jacobites”, in Redefining William III: The Impact of the King-Stadholder in International Context, ed. Esther Mijers, David Onnekink. Burlington: Ashgate, 2007. P. 177–199.

5. Hogg James. The Jacobites Relics of Scotland: Being the Songs, Airs, and Legends of the Adherents of the House of Stuarts. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2003. 565 p.

6. Lenman Bruce. The Jacobite Risings in Britain, 1689–1746. London: Eyre Methuen, 1980. 320 p.

7. Macquoid Gilbert Samuel. Jacobite Songs and Ballads (selected). London: W. Scott, n. d. 534 p.

8. Szechi Daniel. The Jacobites: Britain and Europe, 1688–1788. Manchester [England]; New York: Manchester University Press: Distributed exclusively in the USA and Canada by St. Martin’s Press, 1994 172 p.

9. “Unpublished Declaration of King James II, February 28, 1696”, in vol. 1 of Calendar of the Stuart Papers, Historical Manuscripts Commission. London: H. M. S. O., 1902. P. 110–112.

Русский: «чужак» или «свой»? Немецкие образы революционной России

Зотов С. О.

Каким же было восприятие немцами русских в революционной России, стали ли они главным мировым врагом германцев или остались близки культурно, идейно и духовно русскому народу? Что думали немцы о русских в связи с выходом Российской Империи из войны и установления власти Советов? Остались ли две нации, противостояние которых предельно накалилось уже в горниле Второй мировой, врагами до сих пор? Образ русского-чужака и врага наравне с образом революционера, служащего примером европейским социалистам, странным образом сосуществовали в едином культурном поле послевоенной Германии, влияя на конструирование дальнейших культурных связей и противостояний, отчуждений и встречных шагов двух стран. Рационально необъяснимые процессы в революционной России еще больше укрепили стереотип «загадочной русской души», дав простор мифологизации образа «русского».

Быстрая смена царского режима на власть Советов вызвала в Германии огромный общественный резонанс, и множество исследователей пытались понять не только политические процессы, происходящие в частично изолированной от Запада России, но и русский дух perse, переменчивый и, казалось бы, чужеродный немецкому менталитету. Образы русских-врагов мирно уживались с расхожим стереотипом добродушного русского, как он изображался на страницах прессы. Немецкое отношение к Революции также едва ли можно было бы толковать однозначным образом. На одном полюсе существовал «русский Берлин» эмиграции, на другом – сотни тысяч немцев, проживавших на территории России. Несмотря на трудности войны культурный обмен продолжался с удвоенной силой, и загадочная для Запада и до Революции Россия превратилась в воображении многих немцев в утопический край реализации смелых политических и философских идей, выискиваемых в русской литературе или вменяемых ей. Полковник Макс Бауэр, побывавший в 1925 г. в Советском Союзе, хвалил предельно милитаризированный строй государства, называя его «страной красных царей»[579], в то время как Гитлер провозгласил «восточную политику вместо восточной ориентации», то есть завоевание «жизненного пространства на Востоке»[580], иначе – России. Возможно, Гитлеру противостояние против России виделось еще и как борьба наций – впоследствии именно раздробленные прежде на множество микрогосударств Германия и Италия, став тоталитарными, будут противостоять России, многонациональной, раздробленной и не менее тоталитарной.

Знаменитые писатели по-своему оценивали происходящее. Райнер Мария Рильке и Томас Манн в своих произведениях воспевали Россию несмотря на неожиданные повороты в ее истории. Рильке писал о России как о «стране, граничащей с Богом»[581], отрицая возможное зарождение в ней революционного движения, но даже несмотря на последующие революции не стал меньше любить русские просторы. В своих «Рассуждениях аполитичного» Томас Манн писал о надеждах на мирный союз Германии с Россией, которые рука об руку будут сражаться с «западным миром»[582]. Глубокое духовное родство двух стран было очевидно для Манна: его образ России во многом основывался на чтении русской литературы, особенно Достоевского, и даже в охваченной пламенем революции стране он видит «демократичную, даже христианско-коммунистическую» державу. Именно события марта 1917 г. повлияли на написание «Рассуждения», однако в них Манн больше повествует о философии литературы Достоевского, нежели об актуальных событиях – несомненно, они настолько глубоко потрясли писателя, презиравшего власть плебеев и анархию, что он предпочел о них не упоминать. Однако вскоре его взгляды изменятся – Манн будет назван провозвестником мировой революции и станет считать социализм и коммунизм идеями будущего. Показательно, что работу над «Волшебной горой» Манн возобновит именно в период установления Советской Баварской республики, с тем чтобы добавить в роман размышления, связанные с революцией и коммунизмом.

В 1925 г. такие разные фигуры, как Йозеф Геббельс и Бертольт Брехт, дают положительную оценку фильма Эйзенштейна «Броненосец Потемкин», что демонстрирует непрекращающийся культурный обмен двух государств, находящихся в преддверии конфронтации. В то же время русская культура становится недолгим, но все же серьезным препятствием русофобским измышлениям Альфреда Розенберга, будущего идеолога НСДАП, писавшего о «на годы поселившемся в глубине души… раздвоении между пробудившимися симпатиями к русской культуре и естественной для балтийца политической позицией»[583]. Известно, что это раздвоение возникло после чтения русской классики и знакомства с кругом Станиславского во время визита Розенберга в Россию, что интересным образом высвечивает влияние «русского духа» на немца, не только одолеваемого образами русского-врага из распространенной пропаганды, но и самостоятельно их создающего.