Читать книгу "Нелидова. Камер-Фрейлина императрицы - Нина Молева"

Глубокий поклон. И шаг в сторону — пропустить. Со снятой треуголкой. Перчатками в руке. Ни слова. Ни пожелания. Секунда молчания, затянувшаяся в бесконечность. Зацепившаяся за портупею шпага. Нетерпеливая рука, рвущая позумент.

Встреча глаз. Его — чуть растерянные. Где-то на дне — испуганные. И чужие. Чужие до пустоты.

Все друзья говорили, мечтали: их примирение. Примирение после чего? Ссоры не было. Как на галере, отчаливающей от берега: один на палубе, другой на берегу. Ни всплеска. Ни удара весла. Течение. Тихое. Спокойное. Неумолимое. Ни для кого не заметное. Из чужих. Для них...

Таша застыла. Потом признается: не знала, как лучше. Мне — как лучше: заговорить ли, уйти ли. Неловкость, от которой начинает темнеть в глазах. По-прежнему его молчание. Неподвижность. Только судорога на скулах. И жилка, вспухшая на руке неровным биением.

Она опередит Ташу. Первой сойдёт с крыльца. Направится к экипажу. И, поднимаясь на ступеньку, увидит его застывшую фигуру. Он останется и когда экипаж тронется. Таша не выдержит: мог бы... Она-то знает: не мог! При любом постороннем. А теперь и один на один. Беззащитный. И кажущийся уверенным самому себе.

Во сне повторяется всё. Крупы караковых лошадей в упряжи с серебряным набором. Обивка экипажа с кожаными пуговками. Беспомощно повисшая занавеска алого шёлка, которую никто не заправит в кольцо из шнура. Скрип оси. Наклон на повороте. Ташин голос: слава богу! Конец твоей муки — конец!

Конец? Или начало? Настоящее начало? И ясное сознание — теперь уж скоро, совсем скоро. Его последний путь. Жизнь в волчьей стае. Прав — не прав, какое имеет значение! Не выживет. Или не дадут выжить.

Во сне за Ташиным голосом, за кусочком экипажной обивки — туман. Снежное поле. Без леса. Деревень. Верстовых столбов. Впереди сани с большой тёмной поклажей. Гривы бегущих лошадей. И в глухой вязкой тишине одинокий, страшный отзвук колокола. Погребальный? Набатный? На безлюдье.

И уже нет лошадиных грив. Не видно саней. Одна поклажа мчится над снегом: ни догнать, ни потерять из виду, ни проснуться.

— Мадам! О, проснитесь, пожалуйста, мадам!

— Ты, Селестин? Что случилось?

— Колокол, мадам, вы слышите колокол...

Удары одинокие. Ровные. Глухие. Сон...

— Был фельдъегерь. Из дворца. Кто-то побежал на колокольню. И вот...

— Фельдъегерь... Который час, Селестин? Ещё совсем темно...

— Пятый, мадам. Пятый утра. Фельдъегерь только что уехал. Очень торопился. Вон видите, везде зажигаются огни. У начальницы. В дортуарах. Кто-то же должен придти и к вам, мадам. Или мне сходить самой узнать? Как прикажете, мадам?

— Нет, не надо, Селестин, не надо. Это ничего не изменит.

— Вы думаете, мадам?

— Я ничего не хочу думать. Что совершилось, то совершилось.

Стук в дверь. Неуверенный. Торопливый. Инспектор классов:

— Мадам, вы уже знаете? В ночь не стало императора Павла I, Россия обрела нового императора — Александра I. Всем велено ехать в придворную церковь. Мне надо устроить вам экипаж.

— Не надо экипажа. Благодарю за любезность.

— Вы не поедете, Катерина Ивановна? Но это невозможно! Вы, наверно, будете ждать придворных саней, и вы правы. Извините, но у меня столько дел!

— Я уже приготовила ваше траурное платье, мадам. Благо оно осталось от погребения императрицы Екатерины и выглядит преотлично. Я помогу вам, мадам, только распоряжусь насчёт завтрака. В такую рань его могут ещё не приготовить, а ехать на голодный желудок...

— Я никуда не поеду, Селестин.

— Не поедете? Но разве это возможно?

— Всё возможно. Теперь.

— Вам лучше знать, мадам. Но только я не могу понять, отчего так быстро скончался император. Он был достаточно молод, в отличной кондиции. Вчера у вас был граф Жорж прямо из дворца и рассказывал, что император в отличной форме. Его только удивила обстановка во дворце, которую он — может, я не расслышала — назвал тревожной.

— Не тревожной — напряжённой. Вокруг императора были все его сыновья. Отсутствовала одна императрица. Но у них с императором раздельные спальни. Государь предпочёл отдых на солдатской раскладной постели, которую сам застилал походным одеялом.

— Вы интересовались этими подробностями, мадам.

— Я ничем не интересовалась. То, что вы назвали подробностями, приходило ко мне со всех сторон, так что я не успевала вовремя от них отмахиваться.

— Но никакие отношения императора с императрицей не наладились!

— Оставим это, Селестин. Человека уже нет. Очень несчастного и одинокого человека, с которым мне даже не придётся проститься.

* * *

Е.И. Нелидова, А.Б. Куракин

Я знаю, вы не можете видеть сыновей императора, Катерина Ивановна. Но думаю, Павел I был обречён независимо от них.

— Обречён? Это звучит как Божий суд.

— Если хотите. Понимаю, насколько больно вам это сознавать, но ненависть к императору достигла своего апогея. Как говорится, земля начинала гореть у него под ногами. Вы же не станете оправдывать его странности последних лет.

— Не думаю, чтобы покойный император нуждался в чьей-либо защите. Кроме разве истории, а её приговора наше поколение не узнает. Не успеет узнать.

— И тем не менее я захватил стихи, которые не могут вас оставить равнодушной. Вам знакомо имя Морина, Сергея Никифоровича Морина? Впрочем, он слишком молод и в слишком малых чинах, чтобы привлечь к себе ваше внимание. Во всяком случае в ночь смерти императора именно он командовал караулом Преображенского полка в Михайловском замке.

— Сколько вашему Морину лет?

— Я же сказал — слишком мало. От силы двадцать пять, но он уже известен достаточно одарёнными стихами, которые охотно распространяются его товарищами. Так вот, под видом сатиры на 3-ю оду Ломоносова он сочинил ставшую необычайно популярной сатиру на правление императора Павла I. Они могут показаться вам обидными, но, как говорится, глас народа — глас Божий.

Ума твоего пределы узки Могли ли тайну ту понять — Еврейска Анна, что по-русски Святую значит благодать. Могли ли руки твои дерзки Украсить шапки гренадёрски, Знамёна, флаги кораблей Любезной именем моей?

Скажи ты мне, в странах Российских Кто славный акцион завёл Чтоб, кто хотел крестов мальтийских, За деньги в оном их нашёл? С французом кто два года дрался, Чтоб остров Мальта нам достался, На коем нет почти людей? Дела то мудрости моей!

Сие, служивый, рассуждая, Представь мою всесильну власть И, мерзостный мундир таская, Имей твою в терпенья часть. Я всё на пользу нашу строю, Казню кого или покою. Аресты, каторги сноси И без роптания проси!

— Но ведь это и было предметом наших вечных споров. В которых его былые друзья проиграли всё. И я в том числе.