Читать книгу "Затаившийся страх - Говард Филлипс Лавкрафт"

Больше недели доктор Уиллет размышлял над вставшей перед ним дилеммой, и с каждым днем он все больше склонялся к тому, чтобы нанести Чарлзу визит. Ни один друг еще не отваживался вторгнуться в его запретное логово, и даже отец знал о внутреннем убранстве лишь то, что сын счел возможным описать. Однако Уиллет чувствовал, что должен во что бы то ни стало лично поговорить с пациентом. Мистеру Уорду приходили от сына короткие и уклончивые записки, набранные на пишущей машинке, и миссис Уорд в Атлантик-сити тоже подробных писем не получала. В конце концов доктор решил действовать: несмотря на дурные предчувствия, вызванные старинными легендами о Джозефе Кервене, а также недавними открытиями и предостережениями Чарлза, он храбро отправился в путь – к бунгало на крутом берегу реки Потакет.

Доктор Уиллет уже бывал в тех местах – из чистого любопытства и, конечно, никогда не сообщая о своем приезде, – поэтому точно знал, как добраться до нужного дома. Когда февральским утром он катил по Броад-стрит в сторону Потакета, его посещали странные и мрачные мысли о налетчиках, которые сто пятьдесят семь лет назад отправились в точно такой же путь и столкнулись с непостижимым ужасом.

Поездка по обветшалым окраинам города не заняла много времени: впереди показались опрятный Эджвуд и дремлющий Потакет. Доктор Уиллет свернул направо и проехал до конца по проселочной Локвуд-стрит, затем вышел из машины и отправился пешком на север, где над живописными изгибами реки и дымчатой долиной поднимался обрывистый берег. Здесь по-прежнему было мало домов, и доктор Уиллет сразу увидел на возвышении слева от себя одинокое бунгало с бетонным гаражом. Стремительно поднявшись по запущенной гравийной дорожке, он решительно постучал в дверь и без малейшей дрожи в голосе заговорил со зловещим мулатом.

Ему необходимо сейчас же встретиться с Чарлзом Уордом, сказал он, – по жизненно важному делу. Отказа он не примет, а если его все же выгонят, он немедленно пожалуется Уорду-старшему. Мулата это не проняло, и он крепко держал дверь, когда доктор попытался ее открыть. Тогда Уиллет повысил голос и повторил свои требования. Тут из‑за двери раздался сиплый шепот, от звука которого доктора насквозь пробила дрожь, хотя он и сам не понял, что именно его напугало. «Пусти его, Тони. Коли господин настаивает, поговорим сейчас». Но, как бы ужасно ни звучал этот шепот, еще страшней было то, что за ним последовало. Заскрипели половицы, и перед доктором Уиллетом предстал сам говорящий – обладателем странного звучного голоса оказался не кто иной, как Чарлз Декстер Уорд.

Точность, с каковой доктор Уиллет записал состоявшуюся между ними беседу, свидетельствует о том, какое огромное значение он ей придает. Вот тут-то в сознании и разуме Уорда и произошла роковая перемена, убежден Уиллет, и у заговорившего с ним человека душа была совсем другая, нежели у того, за развитием и воспитанием которого он наблюдал двадцать шесть лет. Чтобы окончательно развенчать теорию доктора Лаймана, Уиллет называет точную дату начала душевной болезни: день, когда мистеру и миссис Уорд пришли от сына первые короткие послания, набранные на пишущей машинке. Они написаны совсем другим слогом, странным и архаичным, – отличным даже от того, каким написано последнее отчаянное письмо Чарлза Уиллету. В уме автора словно бы прорвало плотину, и его затопило почерпнутыми в детстве представлениями о старине. Ясно угадывалась попытка изъясняться современно, но общий дух и язык явно принадлежали прошлому.

Прошлое чувствовалось и в манерах Чарлза, когда он наконец соизволил принять доктора в своем темном бунгало. Юноша отвесил поклон, учтиво показал на кресло и сразу начал говорить тем же странным сиплым шепотом (который не преминул тотчас объяснить):

– Из‑за проклятого речного воздуха меня одолела чахотка, потому и хриплю, вы уж не обессудьте. Смею предположить, вас направил сюда мой батюшка. Надеюсь, вы не сообщите ему ничего, что может лишить его покоя.

Уиллет внимательно прислушивался к хриплому голосу – и еще внимательней вглядывался в лицо говорившего. Что-то было неладно, и доктору невольно вспомнился рассказ Уорда-старшего о старике-дворецком, которого внезапно одолел неизъяснимый страх. В комнате было темно, однако Уиллет не стал настаивать на том, чтобы раздернули шторы. Он только спросил, почему Чарлз нарушил свое обещание, данное в письме чуть больше недели назад.

– Я как раз подошел к сему вопросу, – ответил хозяин дома. – Вы должны понимать, что нервы мои оказались в весьма плачевном состоянии, и я часто говорю или делаю то, что не в силах потом объяснить. Как вы многажды слышали, я стою на пороге великих открытий – их величие порой кружит мне голову и мутит рассудок. На моем месте испугался бы любой человек, однако я не из тех, кто малодушничает долго. Я окружил себя стражами и заперся дома по глупости, а на самом деле мое место – здесь. Любопытные соседи распускают обо мне скверные слухи, и я по душевной слабости едва сам в них не поверил. Однако же в моих делах нет ни капли злого умысла, и, если точно соблюдать процедуру, окружающие не могут пострадать от моих исследований. Умоляю вас потерпеть еще полгода, и я сполна вознагражу вас за ожидание!

Да будет вам также известно, что я изобрел способ узнавать подробности давно минувших дел – способ куда более верный, нежели чтение книг. Рассудите сами, какой неоценимый вклад я могу внести в историю и философию – просто открывая двери, к коим я подобрал ключ. Всем этим владел и мой предок, но неразумные соглядатаи вломились в его дом и убили его. Мне удалось восстановить знания предка – точней, малую их толику. На сей раз ничто не должно мне помешать, и уж точно я не позволю собственным глупым страхам взять надо мной верх. Заклинаю вас: забудьте все, о чем я вам писал, доктор! И прекратите страшиться этого места, я не творю здесь ничего дурного. Доктор Аллен – прекрасный и умнейший человек, я многим ему обязан и приношу глубочайшие извинения за низкие слова, каковые я осмелился произнести в его адрес. Мне жаль было его отпускать, но у нас возникли важные дела в ином месте. Его научный пыл и рвение равны моим, и посему, должно быть, испугавшись своих открытий, я испугался и своего главного помощника.

Уорд умолк, и доктор Уиллет тоже растерянно молчал, не зная, что сказать или предпринять. Он почувствовал себя едва ли не дураком, услышав столь спокойный отказ Уорда от собственных слов. Однако его сильно покоробил тот факт, что в странной, нездоровой речи этого человека совершенно не узнать было того Чарлза Уорда, которого доктор знал с самого рождения. Уиллет попытался заговорить с ним о давних семейных событиях и таким образом настроить его на прежний лад; однако труды эти принесли самые неожиданные и необъяснимые плоды (позже с тем же столкнулись и остальные психиатры). Из памяти Чарлза Уорда будто бы стерлись огромные фрагменты, имеющие отношение к его личной жизни и современности, в то время как юношеское увлечение стариной вдруг вышло на поверхность, поглотив все остальное. Знания юноши о делах давно минувших дней были ненормальны и внушали ужас, поэтому он всячески пытался их скрыть. Когда Уиллет упоминал какой-нибудь старинный предмет, любимый Чарлзом с детства, юноша вдруг проливал такой яркий свет на его историю, что доктор невольно содрогался: ни один смертный не мог обладать столь точными сведениями.