Читать книгу "Нас ждет огонь смертельный! Самые правдивые воспоминания о войне - Владимир Першанин"

Переправа не прекращалась ни на один час. Это не преувеличение. К избитому буксирному пароходу прицепили паром, деревянный, открытый со всех сторон. Он продолжал совершать рейсы. Сейнер тащил за собой рыбацкий баркас с мачтой для паруса. К вечеру подогнали еще один буксирный пароход с баржей. Оказывается, он работал на переправе до нас, но получил сильные повреждения, которые устраняли на судоремонтном заводе в Красноармейске.

Вечером, уже в темноте, мы ужинали все вместе. Капитан произнес короткую речь, поблагодарил экипаж, вспомнил по именам погибших, и мы выпили за них. Потом наливали еще. С непривычки захмелел, потянуло на сон, и я проспал до утра. Утром, загрузив две роты пополнения и боеприпасы, шли к левому берегу. По реке от Сталинграда плыли обгорелые обломки, трупы людей. Их никто не подбирал. Я знал, что течение выбрасывало тела на песчаную косу за Светлым Яром. Там погибших собирала специальная команда и хоронила.

За победой в Сталинграде, до которой оставалось еще четыре месяца, стояло не только мужество, упорство наших бойцов и командиров, но и трагедия мирного населения города. Об этом не слишком распространялись. Многое я узнал лишь в девяностых годах.

Ко времени страшной бомбежки 23 августа 1942 года в Сталинграде насчитывалось около 500 тысяч человек гражданского населения. По разным оценкам, только за один этот день погибли от сорока до пятидесяти тысяч жителей. Бомбежки продолжались каждый день, принося новые жертвы. Почему вовремя не эвакуировали людей? Сталину приписывают такую фразу: «Пустой город солдаты оборонять не будут». Лично я в нее мало верю. Дрались насмерть не только за города, но и за километры нашей земли, безымянные высоты, плацдармы. Считаю, что дело было в другом. Слишком быстро менялась обстановка на фронте. Двадцать третьего августа немцы прорвали фронт у реки Дон. За полдня, преодолев расстояние свыше 70 километров, немецкие танковые части вышли к берегу Волги севернее Тракторного завода.

Никто не ожидал такого развития событий. В городе действовали 120 промышленных предприятий, большинство оборонного значения. Они продолжали работать. Выпускали орудия, танки, боеприпасы. Предприятия и рабочих, в том числе их семьи, не эвакуировали. А затем уже стало поздно. Немцы наступали стремительно, Волга оказалась под огнем. Люди погибали возле пристаней и во время переправы под ударами немецкой авиации. Многие жители оказались в захваченной части города. В газетах, которые нам подвозили в октябре сорок второго, расплывчато сообщалось, что немцы сумели захватить лишь небольшую часть Сталинграда. К сожалению, эта часть оказалась очень большой. На протяжении 25 километров наши войска обороняли узкую полоску берега, в среднем шириной метров двести.

В октябре немцы вели особенно интенсивное наступление, стремясь сбросить защитников города в Волгу. Им это не удалось. Гибли тысячи бойцов, но те, кто попадал в Сталинград, знали, что отступать некуда. Выход был один – драться до конца.

Наша переправа под Светлым Яром продолжала действовать. Правый берег, как гигантский удав, поглощал роты, батальоны, полки.

Большинство гибли в сражении. Назад возвращались лишь раненые. Дни октября, бессонные, тяжелые, сливались в одну сплошную череду рейсов с одного берега на другой. Порой ночью я засыпал прямо у пулемета, под мерное шлепанье пароходных колес. Мой второй номер держал вахту вместо меня. Кажется, парня звали Николай, и он просил пострелять из пулемета. Но я не разрешал.

– Настреляешься, когда меня убьют, – склеивая самокрутку, отвечал я.

Неправда. Я не верил в свою смерть. В семнадцать лет все бессмертны. А люди вокруг умирали. Колхозный паром разбили через пару дней. Остатки корыта, с торчавшими досками, несло течением вниз. С буксира подбирали людей и вели огонь из пулеметов огонь по «Юнкерсам». Мы тоже стреляли, и все вместе сумели сбить один «Юнкерс-87». Я всадил в него длинную очередь с расстояния трехсот метров. Возможно, мои пули сыграли какую-то роль, но сшибла самолет «сорокапятка», переломив снарядом крыло. «Юнкере» врезался в воду и мгновенно исчез.

В октябре над переправой стали чаще появляться советские истребители. Иногда мы видели воздушные бои. Падали и наши и немецкие самолеты. Наших – больше. Мы переживали за «сталинских соколов». Когда они пролетали над нами, мы чувствовали себя защищенными.

Однажды с высоты переправу проутюжили тяжелые бомбардировщики «Хейнкель-111». Запомнилось, как плыли в небе огромные махины, с застекленной мордой и кабиной на брюхе с двумя пулеметами. Под прикрытием «Мессершмиттов» они сбрасывали пачками бомбы различного калибра. До «Хейнкелей» было больше полутора километров, но я все равно стрелял. Они уничтожили пристань и зенитную батарею на левом берегу, повредили баржу, которую все же сумел вытащить на берег буксирный пароход. Баржа уткнулась бортом в песок. С нее прыгали прямо в мелководье люди и лошади.

Большинство спаслись в прибрежном лесу благодаря смелости капитана и команды буксира. Взрывная волна и осколки бомб снесли, издырявили палубные надстройки. Погибли и получили ранения половина команды буксира, расчеты двух пулеметов. «Мессершмитты» подожгли сейнер. Он огромным костром, с замолкшим двигателем плыл вниз по реке. Тяжелые бомбардировщики улетели безнаказанные. Может, на обратном пути их перехватят наши истребители. А один из «Мессершмиттов» сбили. Снаряд 37-миллиметрового автомата прошил насквозь фюзеляж возле хвоста. Пилот в отчаянной попытке спастись попытался набрать высоту. Самолет под градом пуль взвился метров на двести и рухнул вниз, разбившись о воду, как о твердый грунт.

Чего только не перевозили мы за октябрь. Красноармейцев и командиров, беженцев, раненых. Переправляли на правый берег орудия и минометы, бочки с селедкой, мешки с хлебом, сухарями, мукой, ящики с боеприпасами и консервами. С правого берега везли порой неожиданные грузы.

Однажды тыловики притащили множество огромных мешков. Один из них развязался. На палубу вывалились смятые, в засохшей крови красноармейские гимнастерки и шаровары. Мы поняли, что это вещи погибших. Для нас давно было не секретом, что убитых и умерших от ран бойцов часто раздевают до белья, в котором и хоронят. Мы понимали, что не хватает обмундирования, обуви. Не от хорошей жизни раздевают мертвых. Однако на душе становилось тоскливо при мысли, что тебя после смерти тоже могут раздеть.

Еще расскажу, какой жестокой была дисциплина. По Волге плыла всякая всячина, в том числе красноармейские обмотки. Светло-зеленые, из хорошей, кажется английской, материи. Местные женщины на берегу переговаривались, что из двух обмоток можно сшить юбку. Но никто не торопился их доставать, даже когда они проплывали совсем рядом. Боялись. Обмотки считались военным имуществом. Если подберешь и присвоишь, можно было угодить под суд за кражу (или мародерство). В те годы не шутили, очень просто было заработать лет пять-десять лагерей.

В другой раз по сходням вкатили немецкую пушку с длинным стволом и набалдашником. Это была новая противотанковая 75-миллиметровка. Меня удивили двойной щит и компактность орудия. Трофей вместе с ящиками снарядов везли для изучения. Позже, на фронте, мне не раз доведется встретиться с огнем этих скорострельных орудий.