Читать книгу "Сталинград - Энтони Бивор"

Все эти письма не дошли до адресатов. Капитан граф фон Цедтвитц, главный цензор полевой почты 4-й танковой армии, получил указание изучать по письмам из сталинградского «котла» настроения солдат и докладывать об их боевом духе и отношении к режиму. Последнюю партию писем Геббельс вообще распорядился задержать, а впоследствии и уничтожить. Очевидно, надеялся избежать пораженческих настроений в тылу…

Приведенные выше выдержки взяты из копии, судя по всему, снятой Гейнцем Шретером, младшим офицером из роты пропаганды 6-й армии, которому ведомство Геббельса поручило написать эпическое повествование о сражении.[830]

Другие письма были к тому времени перехвачены совершенно иным способом. Генерал Воронов свидетельствует: «Вечером [1 января] мы узнали о том, что над нашими позициями сбит немецкий транспортный самолет. Среди обломков было найдено около тысячи двухсот писем».[831]

В штабе Донского фронта с этой почтой работали три дня. К работе были привлечены все свободные переводчики, а также группа немецких антифашистов. Были там и письма генерала Эдлера фон Даниэльса к жене, написанные в виде дневника. В записях Воронова и Дятленко упоминается последнее письмо барона, датированное 30 декабря. Из него русским стало известно о крайней слабости позиций 376-й пехотной дивизии на юго-западном фланге. Впрочем, то же самое говорили и пленные следователям НКВД.

До того как 10 января началось решающее советское наступление, главная проблема 6-й армии оставалась все той же. «Врагом номер один есть и всегда остается голод», – написавший это врач был честен. «Дорогие мои! – в отчаянии писал родным один ефрейтор. – Если можно, пришлите мне что-нибудь поесть. Мне стыдно это писать, но голод просто невыносимый».[832]

Немецкие солдаты с большим риском пробирались на нейтральную полосу, чтобы обыскать трупы русских солдат – надеялись найти у них НЗ (неприкосновенный запас), но самой желанной добычей была завернутая в кусок бумаги соль.

Да, немецких солдат в «котле» действительно мучил страшный голод, но были и те, кто страдал еще больше. Среди русских пленных в лагерях в Воропонове и Гумраке смертность стремительно возрастала. По утверждению советских источников, к тому времени, как в конце месяца их войска освободили эти лагеря, из 3500 пленных в живых оставалось всего 20.

Картина, открывшаяся перед русскими солдатами, судя по кадрам кинохроники, снятым на месте, была не менее жуткой, чем в первых освобожденных лагерях смерти. Эрих Вайнерт так описал увиденное в Гумраке: «В овраге мы обнаружили большую груду трупов русских военнопленных, почти раздетых и вообще больше напоминавших скелеты».[833]Эти ленты хроники, в первую очередь те, что были сняты в Воропонове, ожесточили сердца бойцов Красной армии по отношению к врагу, и так повергнутому.

Многочисленные добровольцы, находившиеся в составе немецких дивизий, окруженных под Сталинградом, тоже голодали. После вскрытия тела одного из умерших «хиви» Гиргенсон сказал офицеру, под началом которого служил этот человек, что тот, несомненно, умер от голода. Такой вердикт поразил служащего вермахта.[834]Он заявил, что русский получал одинаковый паек с немецкими солдатами.

Нельзя не сказать о том, что в целом немецкие офицеры относились к «хиви» хорошо. Есть и многочисленные свидетельства взаимного доверия, установившегося между немецкими солдатами и добровольцами. Однако русские, одетые в форму вермахта, понимали, что они обречены. Ме́ста в транспортных самолетах, вылетающих из «котла», для них не было, а «поговорить» с ними жаждали не только следователи НКВД. Мало чего так хотели солдаты наступающих советских дивизий, как добраться до предателей.

Глава 21

«О капитуляции не может быть и речи»

В первую неделю января на линии фронта в степи было относительно тихо. Лишь изредка раздавались сухой треск снайперской винтовки или пулеметная очередь да ночью с шипением взлетала осветительная ракета, – как написал один лейтенант, «обычная мелодия передовой».[835]

9 января русские сбросили над позициями противника листовки. По громкоговорителям непрерывно зачитывались обращения, призывавшие сложить оружие. Немецкие солдаты и офицеры поняли, что вот-вот начнется наступление. У дрожащих от холода часовых появился веский повод для того, чтобы не впадать на посту в дрему.

Во время ежедневного обхода войск один солдат признался капеллану: «Мне бы поесть немного хлеба, господин священник, а дальше будь что будет».[836]Однако паек был снова урезан, теперь до 75 граммов. Солдаты понимали, что им придется противостоять советскому натиску ослабленными от голода и болезней. К тому же у них катастрофически не хватало боеприпасов.

В душах солдат странным образом уживались фатализм – «о смерти говоришь как о завтраке»[837]– и в то же время вера в чудо. Они жадно слушали разговоры об идущем им на помощь танковом корпусе СС и подкреплениях, прибывших по воздуху. Солдаты 297-й пехотной дивизии вообще были убеждены в том, что войска, «брошенные на разблокирование окруженной группировки… дивизии “Великая Германия” и “Лейбштандарт”, уже подошли к Калачу».[838]Любую взлетевшую на западе сигнальную ракету принимали как сигнал от них. Этими слухами, как признался на допросе следователю НКВД один лейтенант, были заворожены даже младшие офицеры. Вплоть до первой недели января командир их полка, входившего в состав 371-й пехотной дивизии, говорил им: «Помощь близка».[839]Узнав из «неофициальных источников» (предположительно от наземного персонала люфтваффе) о том, что попытка прорваться к окруженной группировке с запада силами группы армий «Дон» закончилась неудачей, они испытали самый настоящий шок.

С другой стороны, в особых отделах были потрясены тем, как много русских перешло к противнику под Сталинградом. Теперь «хиви» не только выполняли вспомогательные функции, они с оружием в руках сражались на передовой. Немецкие источники свидетельствуют о том, что значительное число солдат в дивизиях 6-й армии пришлось на этих добровольцев. Многие офицеры свидетельствовали об их отваге и стойкости в бою. «Особенно храбро воевали татары, – говорил впоследствии офицер, соединение которого держало оборону в промышленном районе Сталинграда. – Они использовали трофейное русское противотанковое оружие и гордились каждым подбитым советским танком. Эти ребята воевали фантастически».[840]В ударной группе полковника Мэдера, действовавшей на самом южном крыле «котла», созданной из остатков двух гренадерских полков 297-й пехотной дивизии, было почти 800 «русских, желающих воевать», – чуть меньше половины всего личного состава. Им доверяли выполнение самых ответственных задач. В пулеметной роте сражались 20 украинцев, и все они «проявили себя очень хорошо».[841]