Читать книгу "Грех и святость русской истории - Вадим Кожинов"

Я попытался дать очень суммарный обзор тех работ Кожинова, которые казались мне наиболее значительными для культурной жизни нашей страны. Мое желание было – дать по возможности объективную картину. Любая критика тех или иных точек зрения автора была бы в таком обзоре неуместной (да и таких точек зрения, которые у меня могут вызвать возражения, – очень мало). При таком сжатом изложении многочисленных и глубоко аргументированных мыслей многое, конечно, теряется. Возникает и вероятность ошибочной интерпертации тех или иных взглядов – за все такие случаи заранее приношу свои извинения. Но в заключение я хочу передать свое субъективное впечатление. После долгого беспощадного подавления мы переживаем труднейший процесс восстановления русского национального самосознания, всех его аспектов. Мало можно назвать людей, сделавших для этого столько, сколько сделал Кожинов.

Владимир Винников. «Валерьяныч»

Брать это интервью у Вадима Валериановича Кожинова для газеты «Завтра» должен был мой коллега и добрый приятель Денис Тукмаков, философ по образованию. Но что-то у него тогда не сложилось, и в старый дом у Нового Арбата по заданию редакции пришлось отправляться мне. На дворе стоял январь 2000 года, только что, в декабре, прошли очередные выборы в Государственную думу, и на смену Ельцину пришел Путин.

Нельзя сказать, что к тому времени я совершенно ничего не знал и не слышал о предстоящем собеседнике – для человека, хоть как-то причастного к интеллектуально-политическим спорам конца 80-х – начала 90-х годов, это было невозможно уже тогда.

Как известно, Кожинов не занимал никаких официальных постов, не был обременен академическими званиями, но безусловно считался (и безусловно являлся) одним из лидеров патриотического крыла отечественной культуры. Не случайно еще в первой половине 80-х годов, когда предперестроечная битва за умы и настроения советского общества выплеснулась наружу, именно по Кожинову тогдашние «демократы» били прямой наводкой из всех калибров имевшегося у них «информоружия».

И сам я, в те годы прилежный читатель популярных «Аргументов и фактов», «Огонька» и «Литературной газеты», постепенно запомнил фамилию Кожинова через постоянное упоминание литераторами наподобие Бенедикта Сарнова и Натальи Ивановой – как умелого мастера недобросовестной полемики и передергивания цитат, открытого врага исторического прогресса и скрытого русского шовиниста.

А потому, увидев летом 1990 года на полке одного книжного магазина в русской глубинке темно-синего переплета книгу Вадима Кожинова «Размышления о русской литературе», с удовольствием ее купил – надо же знать первоисточники, пусть даже в лице такого мастодонта советской критики. А по прочтении, разыскав в справочнике СП СССР адрес автора, даже отправил ему письмо с выражением какого-то своего несогласия – которое несогласие, впрочем, оказалось гораздо менее серьезным, чем ожидалось. Ну не был Кожинов похож на свой «демократический» образ-пугало, и все тут. И о многом его работы заставляли задуматься заново. Например, о реальной применимости каких-то «универсальных рецептов» построения общества и культуры. А уж последующее бурное десятилетие и вовсе развернуло многое на 180 градусов. Хотя к творчеству Кожинова-литературоведа в эти годы обращаться как-то не пришлось.

И вот, как в романе А. Дюма-отца, десять лет спустя мне предстояла встреча с «великим и ужасным Валерьянычем», который покинул на время культурное пространство и углубился в исторические изыскания.

Что тут делать? Договорившись по телефону с Кожиновым о встрече, накануне пошел к старшему товарищу, заместителю главного редактора, уважаемому литературному критику Владимиру Григорьевичу Бондаренко: расскажите, кто такой Кожинов, о чем с ним нужно, о чем можно и о чем нельзя говорить. Ответ был приблизительно такой: «Валерьяныч» – мощнейший интеллект, живой классик, но человек чрезвычайно сложный, любит «строить» всех по-своему, раньше был даже не «генералом» литературным, а чуть ли не «маршалом», способным обеспечить любое издание и даже славу в «почвеннических» кругах. Но к людям, от него независимым, как, например, сам Бондаренко, относится мало сказать пристрастно – даже ревниво. Вернее, относился – от литературной политики после 1991 года ушел в историю, теперь это его главный конек…

Ладно, раз так – не будем выходить за рамки редакционного задания. Кожинов встретил меня в обычном для своих посетителей зале, непосредственно примыкавшем к крохотной прихожей и по всему периметру до потолка заставленном книгами, показал соседнюю «архивную» комнату, точно так же, до потолка, заваленную разными бумагами, непрерывно курил «беломорины», сминая их гильзы наподобие ракетных стабилизаторов, и сыпал своими комментариями по поводу прошедших выборов и перспектив Путина. Расшифровав через несколько дней эту диктофонную запись, я снова отправился к Вадиму Валериановичу визировать текст, прихватив заодно давнюю его книжку для автографа.

Кожинов встретил меня с моим письмом десятилетней давности в руках: «Не отпирайтесь, вы писали…» Значит, в этом хаотическом по виду нагромождении бумаг, показанном хозяином дома, на самом деле существовал абсолютно железный порядок?! Пришлось чистосердечно сознаваться и объясняться – был, мол, такой грех, но многое изменилось в стране и во мне, и вот я здесь… Объяснения, судя по всему, были приняты, автограф дан, беседа с заголовком «Только верить…» опубликована в № 3 «Завтра» за 2000 год, а у меня начался период личного общения с Вадимом Валериановичем – все более тесного, содержательного и откровенного, вплоть до его гибели 25 января 2001 года.

Встречались мы за этот год, наверное, раз тридцать. Иногда встречи были мимолетными – я заносил гонорар или текст очередной беседы на сверку. Иногда они длились часами – Кожинов рассказывал о своей жизни и о людях, с которыми его сводила судьба. Причем не просто рассказывал, а часто показывал видеозаписи. Так, по кожиновскому телевизору я увидел его беседу в прямом эфире с литератором Андреем Нуйкиным, которому Кожинов публично отказался подать руку – за причастность к расстрелам 93-го года. И певца Александра Васина с его «певческой дружиной». И выступление по «Голосу России», практически полностью посвященное особому пути нашей страны.

В это время издательство «Алгоритм» активно выпускало книги Вадима Валериановича по истории России и русской культуры, которые не просто заполняли собой какие-то «белые пятна», но придавали совершенно иной смысл даже хорошо вроде бы известным фактам и процессам.

По сути, Кожинов попытался применить к истории как науке культурологическую оптику своего учителя Михаила Михайловича Бахтина, когда факт становится образом и в этом качестве начинает освещать весь «хронотоп», которому принадлежит. Надо сказать, здесь он преуспел даже намного больше чаемого – разработанная им методология нашла благодарных продолжателей в лице В. Галина и многих других. Но еще важнее то, что его работы: и критические, и тем более исторические – разрушали сам фундамент мировоззрения «общечеловеков»: что все люди одинаковы, поскольку относятся к биологическмоу виду homo sapiens, у них одинаковые «основные инстинкты» и основные потребности, а значит – что хорошо для «Дженерал моторс», хорошо для Соединенных Штатов, а что хорошо для Соединенных Штатов, хорошо для всего человечества. Кожинов утверждал и отстаивал совершенно другое: «Я никогда не говорил, что Россия лучше других стран. Я всегда говорил, что она другая. В ней есть свои достоинства и недостатки. Неизвестно, что перевесит на весах, куда, скажем, придут народы на последний Страшный суд» (из интервью «Русскому переплету» 5 августа 1999 года). Или: «Запад четко понимает свое превосходство, в частности даже военное, над нами, но так и не смог ни завоевать, ни принизить Россию, в то время как все другие континенты – я имею в виду Африку, Америку, большую часть Азии южнее России, – Запад покорил без особых сложностей, иногда – силами очень небольших отрядов. Но там приходилось перебираться через моря и океаны, а здесь не было ни моря, ни какого-нибудь горного хребта – казалось бы, иди и прибирай к рукам, но ничего не вышло. И это порождает у Запада, с одной стороны, если хотите, какую-то неудовлетворенность собой, а с другой стороны – страх.