Читать книгу "Игры рядом - Юлия Остапенко"

Я не хочу твоей крови. Не так.

Не хочу.

— Твоя кровь мне не нужна, — сказал я, или, может быть, что-то во мне — у меня на миг возникло странное ощущение, будто я просто повторяю то, что мне кем-то велено произнести. Она, кажется, тоже почувствовала это, потому что ее горло перестало вздрагивать, и она больше ничего не сказала. А может, я просто перестал слышать.

Она встала, тяжело и неуклюже, шатаясь. Ее силуэт, сутулый и неясный, казался отодранным куском коры — тем самым, который я сорвал с дерева над могилой, к которой еще когда-нибудь вернусь. Потом медленно повернулась, опустив голову.

И ушла.

Я стоял и смотрел во тьму, в которой она исчезла для меня, так, как я ее об этом и просил, и рукоятка ножа, которым я не захотел приносить себе жертву, жгла мне ладонь. Было очень темно, как будто всё темнее и темнее с каждым мгновением. У меня вдруг заболела голова, безумно захотелось спать. Я устало прикрыл глаза, тут же открыл их и увидел, что небо светлеет. Небо светлело, я стоял у погасшего костра, сжимая ее нож, лицом туда, куда она ушла, и думал, что это всё ложь, ложь, это всё та же ложь, эта ночь никогда не закончится. Она еще даже не началась.

— Эван, — сказала Йевелин за моей спиной. Очень спокойно сказала, ровно, безмятежно, но я знал, что увижу, когда обернусь. Просто и сам я почему-то не чувствовал столь привычной паники — тоже спокойствие и почти радость.

Они стояли на вершине холма, в десяти ярдах над нашими головами. Высоко, чтобы спрыгнуть, но не для людей, сделанных из стали. Меня удивило, что я вижу их обоих. Стальная Дева была больше, ужаснее и прекраснее Ржавого Рыцаря — огромная и при этом грациозная, с извивающимися в предрассветном сиянии железными змеями волос. Лиц не было видно — только фигуры, далекие и темные, неподвижные, похожие на статуи.

Они держались за руки.

Я ощутил прикосновение Йевелин к своей ладони и неосознанно сжал ее руку. Вот так и стояли: мы — внизу, среди осыпающихся деревьев, глядя на них; они — вверху, на фоне светлеющего неба, глядя на нас. Мы держались за руки, и они держались за руки, и кто-то должен был подойти первым — вот и всё.

Нужно… можно было бежать, но разве я не решил больше этого не делать?

— Они не шипят, — сказала Йевелин. — Что?..

— Змеи. Слышишь? Не шипят.

Я прислушался, хоть и не особо доверял теперь своему слуху. Правда, не шипят.

— Раньше шипели?

— Да.

— Ты уверена?

— Уверена.

Вот так вот? Просто… остановить? И что они станут делать тогда?..

Но это же так глупо… невозможно… Впрочем, почему бы не попробовать?

— Стой, — сказал я, глядя на Ржавого Рыцаря, и мой голос слился с голосом Йевелин. Я никогда не слышал, как звучат наши голоса вместе. Очень… странно. Очень красиво. Будто голос одного человека и тысячи человек одновременно.

А может, это просто зависело от того, какое слово мы произнесли.

Мы не бежали, мы просто сказали: «Стой».

Мы просто сказали: «Нет».

И они стояли. Вверху, на фоне розовеющего неба. И смотрели на нас. А мы смотрели на них, пока всходило солнце.

ГЛАВА 41

Вдвоем и вместе, и что-то так жжет… что-то, на что никогда не смотришь, если оно не стоит на пути.

Они велели остановиться.

Там было темно, внизу, там был песок и много сладкого запаха… Надо было просто спуститься и взять, но теперь нельзя.

«Ты понимаешь? Теперь нельзя».

«Да».

«Что же делать?»

«То, что надо».

Надо? Остановиться — или идти? Выбор между приказом и просьбой… ВЫБОР?

«Что это значит?»

«Что?»

«Это слово… которые ты подумал?»

«Выбор?»

ВЫБОР…

Никогда не было ВЫБОРА. Не было знания, что это; не было слова.

«Мы для этого созданы».

«Да».

«Но сказано: стой».

«Да».

Они стояли.

Что-то жгло спины, плакали змеи, что-то стекало с него, соскальзывало, как песок, как роса с травы, умирающей под их ногами. И надо было идти. Вниз и вперед, или вверх, или по кругу — пока не будет достигнута цель. Та, первая, после которой было много других, но о них еще рано думать. О них всегда будет рано думать — до тех пор, пока не станет поздно.

Не было слова «выбор». Была мертвая трава под ногами и что-то, жегшее спины…

Сказано: стой. И стояли, железо в железе, жестко и намертво, внутри странного, незнакомого слова. Он не знал, и она не знала, и, не зная вдвоем, они вместе все понимали: себя и тех, за кем шли — без этого слова, без любых других слов. Понимали, потому что железо в железе пальцами, жестко и намертво, намертво…

Они тоже любили друг друга.

Но это была их тайна.

На следующую ночь мы остановились в трактире. Больше не имело смысла прятаться. Сначала я боялся, что таким образом мы подпишем приговор всем, кто там окажется, но вскоре понял, что все теперь не так, как было прежде. Они по-прежнему шли за нами, но взять нас уже не могли. Только идти. Это так роднило нас с ними, что я их почти любил.

— Они тоже идут за тобой, — сказала Йевелин и мягко улыбнулась.

— Или это ты их за собой тащишь, — невольно фыркнул я, бросив взгляд через плечо. Оказывается, наши железные друзья могли при желании передвигаться на редкость проворно. Мы с Йевелин по-прежнему были верхом, правда, в галоп коней не пускали, но всякий раз, оборачиваясь, я видел на дороге Ржавого Рыцаря и Стальную Деву. Они шли спокойно и неторопливо, всё так же держась за руки. Порой мне чудилось что-то угрожающее, будто готовность напасть — в их фигурах, и особенно в лице Стальной Девы. Да, у нее было лицо. Не знаю какое, — я в него не смотрел. Но всё равно чувствовал в нем безумие. И очень — даже, пожалуй, слишком — хорошо его понимал.

— Интересно, что они станут делать, если нам встретятся Зеленые, — пробормотал я, больше обращаясь к себе, чем к Йевелин, но она ответила:

— То, что всегда делают. Если мы их не остановим.

— Думаешь, мы сможем?..

На этот раз она промолчала. Я снова обернулся. Они брели за нами, будто покорные рабы или побитые собаки. Но жалкими не казались. Вовсе нет. И это было самым странным.

Вид трактира вызвал во мне обширную гамму противоречивых чувств.

— Ты уверена, что они не перережут там всех?..

— Тебе не всё равно?

Боги, как это на нее похоже. А чего я, собственно, ждал? Зверя можно посадить на цепь, стреножить, убить, но если человек, в котором он существовал, жив, ты всегда будешь помнить о звере.