Читать книгу "На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль"

— Я, — закончил Мышецкий, — буду разговаривать только с полковником Сущевым-Ракусою…

Дремлюга придвинул к себе стул и сел.

— Полковник Сущев-Ракуса, — сказал он с улыбкой, — сегодня уже сдает мне дела. Я заступаю на его должность! Не угодно ли вам, князь, выпить валерианки?

— Вон! — заорал Мышецкий.

Дремлюга, ни слова не говоря, подошел к телефону, велел соединить его с жандармским управлением.

— Бывшего полковника Ракусу, — сказал он и кивком головы подозвал Мышецкого к трубе микрофона.

Аристид Карпович печально ответил:

— Да, это так, дорогой князь. Еще и сам ничего толком не знаю, но от дел губернии я отстранен! Меня вызывают в Казань для объяснений… Я сейчас говорить не могу, ждите от меня письма. Прощайте, князь, мы неплохо спелись с вами!

Дремлюга торжествующе смотрел на губернатора.

— Ну? — спросил он.

— Все равно, — тихо ответил Мышецкий. — Как всегда… вон!

После этого разговора в присутствие доставили избитого фон Гувениуса. Этоo было сделано не без умысла, и Мышецкий понял, что значит иметь родственников на службе, — пусть даже самых дальних.

— Огурцов, — сказал князь, — закройте двери поплотнее. Я должен исполнить долг честного человека…

Он скинул мундир и снял с пальца перстень, чтобы не попортить его. Поманил фон Гувениуса к себе:

— Ну-с, молодой человек, русского языка вы не изучили, а вкус к русской подлости успели приобрести? Извините, сударь, но шулеров били, бьют и бить будут… Держитесь!

Потом он созвонился с полицией.

— Бруно Иванович, будьте так любезны проследить, чтобы господа фон Гувениусы отбыли из губернии с вечерним поездом.

— Прикажете обоих? — спросил Чиколини.

— Да, обоих, чтобы не скучали…

Это было его последнее распоряжение. Больше он ничего не сделал в Уренской губернии. Он и сам чувствовал, что не имеет власти. Кто-то — невидимый — отнял ее…

Фон Гувениусов провожала Бенигна Бернгардовна Людинскгаузен фон Шульц. Безжалостный поезд увез от нее последнее женское счастье. Глаза у старой девы были сухи и горели желтым огнем, как у волчицы. Длинными шагами, прямая, как солдат, шагала она с вокзала, отпугивая детей своим видом.

Шелестели юбки, горела на животе широкая бляха.

Надменный человек в пенсне, холодный и жестокий, занимал сейчас воображение старой девы. Однажды он выбросил ее со службы, теперь отнял у нее запоздалую любовь. Сердце Бенигны Бернгардовны обуглилось в черной, неутолимой похоти. Она вспоминала мелкие, как у собачки, ласки «саранчового» Пауля фон Гувениуса и пылала местью.

Придя домой, старая дева присела к столу и написала пламенный донос на Мышецкого, который был последней каплей в переполненной чаше губернских неурядиц. Донос, написанный одним махом, без помарок и ошибок, был полон негодующей веры в правосудие…

Сергей Яковлевич снова ночевал в доме Конкордии Ивановны, утопая в пышных пуховиках. Ему снилась игра в рулетку… и шумели пески на месте треповского леса.

7

В эту ночь до самого рассвета Аристид Карпович сдавал свои дела капитану Дремлюге. Он сильно устал и под утро раскис окончательно.

— Ну, все, капитан? — спросил он.

— Погодите. Вы еще не открыли мне тайную агентуру.

Сущев-Ракуса с неприязнью уставился на своего преемника. За тем, что ли, он старался, шпионил сам, покупал людей и продавал, чтобы все это налаженное хозяйство досталось кому-то? Не-ет, мил человек, поди сам да поработай! Сумей уловить людскую душу!..

— Не понимаю, о чем вы говорите, капитан, — ответил Аристид Карпович. — Вся агентура сдана мною вам по списку. Даже реестрик приложен, кому и сколько платить сребреников!

— Но это же — мелюзга, дрянь, мусор! — вскипел Дремлюга. — Что же, вы хотите меня оставить посреди голого поля?

— А мелюзга и есть, верно, — согласился Сущев-Ракуса. — Самому надобно работать. В поте лица, так сказать-с!

Дремлюга даже оторопел:

— Ну, хорошо… Вот, например, госпожа Монахтина, Конкордия Ивановна, — вы же не будете отрицать, что она работала на вас в обществе?

— Чепуха, капитан. Конкордия Ивановна если и работала в обществе, так вы знаете… каким местом!

— Ну, — не сдавался Дремлюга, — а титулярный советник Осип Донатович Паскаль?

— Ёська-то? — засмеялся Аристид Карпович. — Не путайте, капитан, это просто мошенник.

Широкая лапа Дремлюги вытянулась вперед, и пальцы медленно стянулись в кулак, словно он сдавил чью-то глотку.

— Ениколопова, — спросил жандарм у жандарма, — вы тоже отрицать будете?

— Попробуйте, капитан, — спокойно отозвался Сущев-Ракуса. — Предложите Вадиму Аркадьевичу… Если вы не боитесь, чтобы в ответ на ваши предложения он не въехал вам по физиономии! Мне, например, не удавалось…

Аристид Карпович пешком вернулся домой. Старая кухарка его уже встала, чесала гребнем жирные волосы. Любимый кот жандарма терся об сапог хозяина, радуясь его приходу.

— Меланья, — сказал полковник, — покорми Ваську, смотри, как воет… Молоко-то есть?

Он повесил на гвоздик фуражку, прошел в комнаты. Глянул на часы: рано еще — ни свет ни заря. Сбросил пропотевший мундир, пощелкал в задумчивости подтяжками. Висели на стенах картинки — криво висели, надо бы и поправить, да ну их к черту! Не до картинок…

Завалился жандарм на тахту, закинув руки под затылок, долго лежал, полузакрыв глаза. Думал, думал, думал. Не мог заснуть. Снова поднялся, крикнул на кухню:

— Самоварчик… сооруди-ка!

Радуясь пробуждению дня, зачирикал щегол в клетке. Сущев-Ракуса в ожидании самовара прошел в соседнюю комнату, в полном одиночестве — сам с собою — долго гонял кием шары по бильярдному полю. Наконец и это надоело.

Пришел из кухни, облизываясь, сытый кот. Затерся лапой. Лизнет ее, потом — раз-раз за ухом.

— Чистоплюй ты у меня, — сказал Аристид Карпович и завалил кота кверху пузом, взлохматил ему длинную шерсть. — Ух ты какой, миляга ты, гулена… А плохо тебе, брат, будет здесь без меня!

Отпустил кота и выпил два стакана чаю с вареньем. Со своим любимым — кизиловым. Потом долго слонялся по комнатам, думал.

«Я не мальчик, — вздохнул он. — Мне уже поздно начинать все сначала. Пусть уж так…»

Аристид Карпович решительно присел к столу, разложил перед собой листок бумаги. Четко и красиво написал

«Князь!

Вы напрасно тиснули статью о винной монополии. Время — дрянь, и может плохо обернуться. Будьте готовы к тому, чтобы лишиться мундира камер-юнкера. Но вы еще молоды, и жизнь Ваша вполне поправима. Гораздо хуже складываются обстоятельства у меня. Прошу без зазрения совести валить все на Влахопулова и на меня. Мертвые сраму не имут.