Читать книгу "Британские интеллектуалы эпохи Просвещения: от маркиза Галифакса до Эдмунта Берка - Максим Ковалев"

Став бароном, Литтлтон в 1759 – 1760 гг. перестроил фамильное поместье Хагли, где проживал с семьёй. Пользовался при этом он услугами знаменитого архитектора Сандерсона Миллера. Красоты поместья были воспеты Томсоном в поэме «Весна» (из цикла «Времена года»), отмечены в «Путешествиях» доктора Покока и письмах Х. Уолпола. Литтлтон заключал брак дважды. В первый раз он женился в июне 1742 г. на Люси, дочери Мэтью, 1 –го барона Элмера. Супруги прожили недолго, его жена умерла в 1747 г. в возрасте 29 лет. Литтлтон женился вторично 10 августа 1749 г. на Елизавете, дочери фельдмаршала баронета Роберта Рича. В отличие от предыдущего, этот брак не был счастливым, и супруги разошлись701.

Барон Литтлтон считался меценатом и покровителем литературы. Он поддерживал переписку с Болингброком, Ф. Честерфилдом, А. Поупом, Дж. Томсоном, Вольтером, находился в дружеских отношениях с Р. Гловером, Дж. Хэммондом, У. Шенстоном. Помогал Томсону с изданием его сочинений, материально поддерживал своего однокашника по Итону Г. Филдинга702. Говоря о связях барона с литературой, необходимо упомянуть и о его собственных сочинениях, отражавших видение общественной и политической жизни Великобритании XVIII в. Речь идёт о «Письмах персиянина из Англии к своему другу в Исфахане», относящиеся к началу его политической карьеры (1735 г.)703 и «Диалогах мёртвых», ставших своего рода обобщением его политического и интеллектуального опыта (1760 г.)704. «Письма…», будучи подражанием знаменитому произведению Ш. Монтескьё, представляют привычные европейцам реалии глазами «другого». Сюжетная же канва «Диалогов мёртвых» довольно проста: в загробном мире души известных людей ведут беседы на различные темы.

Послания вымышленного Селима, проживающего в Лондоне, к своему другу Мирзе из Исфахана, отражают целостную картину мира, сложившуюся в восприятии «перса». Письма (80 шт.) охватывают все основные вопросы общественно – политической жизни Великобритании. Государственный строй в целом Селим определяет как «готический». Порождённый не «благоразумием законодателя», а военной демократией, он устанавливает пропорцию власти в соответствии с обладанием собственностью. Англосаксонские короли, захватив Британию, вынуждены были раздать часть земель своим воинам, в результате чего возникла могущественная аристократия. Между тем рассказчик выступает не за деспотию (где все решения зависят от монарха), а за сложную и сбалансированную государственную «машину» («machine»)705. Очевидно, вигская олигархия рассматривается им как искажение данной модели.

Тем не менее, в тексте проводится мысль об усилении королевской власти. Англичанам почему – то не приходит в голову мысль, что их свободы не столь священны, как прерогативы монарха. И что следует отличать человеческий разум от государственной мудрости. «Это, вероятно, самая свободная из всех конституционных монархий, – отмечает Селим, – которые известны в мире. Знать и народ так поделили полномочия между собой и имеют такой вес в правительстве, что король не в состоянии ничего сделать ни решением, ни советом. Он не может подавить несогласных силой, поскольку те вооружены… Не может и купить их, поскольку все должности выборные, а владения короны окупают только затраты королевского дома»706. Монархия понимается им как защитница законности и высший арбитр. Правда, в его время такая политическая философия непопулярна: «Известно, что король Англии не может отобрать акра земли у ничтожнейшего из своих подданных, но жуликоватые юристы отберут всё его имение по тем же законам, которые должны охранять его собственность»707. Теперь король является всего лишь слугой народа, получающим жалование.

Следует отметить, что многие идеи, высказанные автором, были хорошо известны в среде интеллектуальной элиты Великобритании ещё с XVII века. К ним следует отнести: теорию «баланса сил» Дж. Гаррингтона и У. Петти, согласно которой политические пертурбации отражают перераспределение собственности; «готский миф», созданный левеллерами и гласящий, что английские свободы являются наследием англосаксов; органическая теория государства, развивавшаяся ещё полемистами эпохи Реставрации, которая предписывает королю, лордам и общинам неотъемлемые специфические функции.

Особое внимание автор уделил критике политических партий. Само разделение «сената» оценивается им негативно: различные мнения и интересы, приходя в столкновение, обусловливают разлад в работе «государственной машины». Провозглашая высокие принципы, партии заявляют о стремлении идти до конца ради их реализации: « …вигизм – это одно из тех явлений, которые менее чем за столетие ухитрились расколоть и спутать всю нацию. Противоположная фракция называется тори. Те и другие имеют столь же сильную неприязнь друг к другу, как последователи Али и Усмана…»708. В то же время, стоит только партии оказаться у власти, как она отбрасывает свои принципы и занимается собственным обогащением. Различие между тори и вигами – только словесное. В сущности же, резюмирует Литтлтон устами «персиянина», «вигами называются те, кто в данный момент занимают свои места у власти, а тори – те, которые таковых не имеют… так что если нынешние тори получают какие –либо назначения, они становятся вигами; в то же время если происходит смещение вигов, они превращаются в тори»709.

Социальное зло рассказчик усматривает в ужасах долговых тюрем, разорении джентльменов из – за покупки мест в парламенте, в нищете деятелей культуры. В то же время «ловкий человек» имеет массу возможностей разбогатеть: « …мошенники – невиннейшие из людей. Они только наживаются на пороках и роскоши небольшого числа лиц. Но есть и другие, которые сколачивают состояния за счёт разрушения своей страны… Вполне естественно видеть игроков, живущих как джентльмены, когда биржевые мошенники живут как принцы». Достаётся от «перса» и судейскому сословию, которое «обратило свою службу в торговлю»710.