Читать книгу "Пятый постулат - Анна Орлова"

Правда, приглядываться Маша начала не так уж давно: сразу по возвращении ею занялись соответствующие органы. Она не возражала, честно отвечала на все вопросы, повторявшиеся по сотне раз: это было правильно, ведь неизвестно, где она была, чего там набралась! Может, она забыла принципы общевизма! Или, того хуже, её совратили с пути истинного и послали шпионить, чтобы потом вторгнуться в Мир взошедшего солнца и вновь установить в нем волчьи законы капитализма!

И Маша снова и снова рассказывала, как старалась донести до чужих людей заветы Вождя, а над ней смеялись, как, наконец, нашла товарищей, но тех выследили власти и отправили в ссылку, а ее вернули обратно. Вот последнее очень интересовало сотрудников органов: почему это самую опасную в том мире общевистку отпустили с миром, а не казнили? Маша отвечала первое, что пришло в голову, все-таки немного она поняла тех людей: если б ее казнили, то товарищи бы ее не забыли, сделали символом, а тогда с ними стало бы сложнее бороться. А так ее уход наверняка преподнесли как бегство, а какая вера беглецу? Так вот подорвали устои едва зародившегося общевизма в том мире!..

Спрашивали также, почему она не боролась до конца? Тут уж Маша честно могла сказать, что ей, простой ткачихе не под силу оказалось в одиночку объяснить людям, что общевизм лучше их гнилого капитализма, и она думала, что сможет получить помощь. А уж товарищи с горячими сердцами и холодными головами наверняка устремятся на помощь коснеющему в невежестве народу, угнетаемому аристократами!

Только об одном она умолчала — о Весе. Маша прекрасно понимала, что если сама расскажет о связи с аристократом, даже и вынужденной, ей конец. Такого ей не простит ни один товарищеский суд, и придется ей доживать свой век где-нибудь в исправительной колонии для таких же, как она, предательниц. И то, что она себя предательницей никак не чувствовала, ей бы не помогло.

Неизвестно, поверили ли ей (все-таки Маша не расставалась с книгой Вождя, могла цитировать ее наизусть с любой страницы и назубок знала всё, что полагается знать хорошей общевистке), но в итоге всё-таки отпустили и разрешили вернуться в Верхнешвейск и восстановиться на фабрике.

Так она и поступила, радуясь, что возвращается, наконец, домой. Только дома ее не очень-то ждали, как выяснилось. Место ее на фабрике успели отдать новенькой, пришлось ждать, пока освободится вакансия, а пока работать на подхвате. Место в общежитии тоже заняли, её поселили с вовсе незнакомыми девицами из прядильно-мотального цеха, которые вечно обсуждали неизвестных Маше парней.

А еще — её приметно сторонились, Маша это скоро поняла. Иногда за спиной перешептывались: как же, пропадала неизвестно где, ею занимались органы, она «неблагонадежная», вот как они говорили! Если бы только ей дали рассказать, объяснить… Но в органах ее особо предупредили, чтобы не вздумала ничего никому говорить. Военная тайна, сказали они сурово, и Маша дала честное общевистское слово, что не выдаст ее никому.

Не только женщины, но и мужчины, славные парни, с которыми она когда-то приятельствовала, стали обходить её стороной. А липли к ней теперь всё сплошь такие, что хоть оторви да выбрось: или лентяи, на которых другие девушки не смотрели, или те, кто хотел испытать смелость — как же, с неблагонадежной-то погулять, удаль показать! Маша это прекрасно понимала, и ей было горько.

Тогда она и решила переехать, выпросила перевод в Запряжинск, думала, на новом месте всё будет иначе. Но слухи как-то добрались и сюда. Не успела она прижиться, как началось всё то же самое.

«Может, и правда надо было остаться да выйти замуж за Яныка, — думала она иногда в сердцах. — Пускай он до денег охоч, но он же о хозяйстве радел. О том, чтобы у нас с ним и у деток всё было, чтобы не голодать…»

Она сразу отмахивалась от таких мыслей, потому что следом за Яныком вспоминался Весь, а о нем она думать вовсе не хотела. Может, когда-нибудь еще вспомнит и попробует разобраться в своем к нему отношении, но не прямо сейчас. Сейчас и более насущных проблем хватает! Тем более, вспоминается-то не его аристократическое высокомерие, заносчивость, подлость и жадность, а вовсе даже другое. Это он днем сыпал колкостями, часа не проходило, чтобы гадость не сказал, а вот по ночам… Умел же быть и ласковым, и нежным, и улыбался не язвительно и зло, а совсем по-человечески, и с ним бывало хорошо, — будто совсем другой человек! Эти воспоминания Маша тем более гнала, отлично понимая, что если с Яныком бы у нее жизнь сложиться могла, то с Весем… Он ясно дал понять, во что её ставит. Ни во что, если вернее! Ну и что о нем вспоминать, проклятом недобитке капитализма? Сам-то домой не вернулся, Маша видела, как у него глаза разгорелись от посулов Властелина. Точно, авантюрист, на месте не сиделось, о семье и долге забыл, о службе так и тем более! А еще мужчиной назывался…

«Что теперь делать? — размышляла Маша. Под ногами скрипел снег, холод пробирался под телогрейку. — Ясно, молва меня обгоняет. Может, податься в большой город? Сказать, что учиться хочу. На инженера. А что, я же не дура! Подучусь и поеду экзамены сдавать!»

Она вздохнула.

«Никто тебя в институт не возьмет, — сказал ей внутренний голос. Отчего-то он имел интонации Веся, не привычно-язвительного, а вполне серьезного, как в те минуты, когда он объяснял ей что-то важное. — Ты наверняка занесена в соответствующий список. И в личном деле твоем отметки сделаны. Даже если будешь зубрить целый год, всё равно провалишься. Сидеть тебе до конца жизни на фабрике! Даже и замуж не выйдешь, если только за какого-нибудь особенно глупого и храброго. Или дурака негодящего».

Маша и это понимала. Но как же так? Почему любимый, светлый и добрый мир вдруг повернулся к ней такой стороной?! Это чужой мир ее так испортил? Нет, вряд ли, она ведь не отступилась от своей веры, ничего не забыла! Тогда что? Неужели было ложью то, чему ее учили с детства? Ведь она была так счастлива тогда…

«Нет, нет! — помотала головой девушка. — Такого не может быть! Вождь писал умные и справедливые вещи, я же сама читала! Если бы было так, как он написал, тогда мы все жили бы мирно и счастливо! И мастер бы не тащил к себе ученицу, соблазняя разрядом и отдельной комнатой. И повариха бы не воровала продукты. И не давали бы ложной клятвы! — Она утерла рукавицей внезапно выступившие слёзы. — Вождь не мог ошибаться. Просто люди, наверно, не все до единого готовы всей душой отдаться делу общевизма. Есть среди них всякие… элементы! И вот они-то и искажают учение Вождя, а мы, глупые, думаем, что так и надо, что так и должно быть… Но что делать? Рассказать? Кто станет меня слушать! Но и оставить это так нельзя, потому что иначе какая же я общевистка?»

Маша твердо решила, что на ближайшем же собрании встанет и выскажет всё, что думает, по поводу замеченных ею пороков общества. Потом вспомнила мастера с фабрики и передернулась. Зря она, наверно, так выступила. Весь вот тоже говорил, что она сперва ляпнет, а потом только подумает… Доказательств-то никаких, ученица будет молчать, потому что мастера боится: возьмет и вовсе ей разряд не присвоит, что тогда? А мастер… ну, от человека, преспокойно давшего ложное слово, всего можно ожидать. Наверняка нажалуется, ему Маша сразу чем-то не понравилась. Может, тем, что, когда он попытался за ней поухаживать, посмотрела сверху вниз, да так, что он отскочил? Ну, он-то ей сразу не глянулся, плюгавый мужичонка, подлый, это все работницы знали и старались отношений с ним не портить.