Читать книгу "Университет - Бентли Литтл"

– Договорились.

После этого телефон отключился, и Йен не знал, значит ли это, что компьютер и бесплатный номер тоже отключились, но надеялся на лучшее и велел всем приготовиться, так как наступило время двигаться дальше.

Стивенс так и не появился и не позвонил, так что они не были уверены, жив он или уже умер. Пока телефон работал, Йен считал, что с ним всё в порядке и что Стивенс занимается тем, чем должен заниматься, хотя догадывался, что тот вполне мог просто перекинуть несколько проводов пару часов назад, направиться в офис и умереть по дороге, а телефонная система продолжала работать в автоматическом режиме. Но когда линия замолчала, даже та жалкая надежда, которая у него теплилась, исчезла, и он пришел к выводу, что Стивенс погиб.

Остальным Эмерсон, однако, ничего не сказал и продолжал вести себя так, будто все идет своим чередом.

Дверь он открыл ровно в шесть часов.

В пустом холле стояла мертвая тишина. Они двигались очень медленно, готовые броситься в безопасное помещение при малейшем признаке нападения. Наконец добрались до главного лобби здания. Здесь было уже не так тихо и безмятежно. Стулья, столы и растения в кашпо были все перевернуты, часть из них выброшена в окна, а часть свалена на стойках. Пол покрывали бумага, грязь и сухие листья. На лестнице, ведущей на второй этаж, лежало распростертое обнаженное тело секретарши – ее глаза белыми пятнами выделялись на фоне залитого кровью лица, а из раздутой вагины торчал обрубок чьей-то руки.

– Может быть, лучше вернуться? – предложила Недра.

– Что бы здесь ни происходило, оно уже произошло, – заметил Йен. – Все закончилось. Надеюсь, что на улице тоже. Если все сработало, то сейчас должен настать период затишья, и Университет перейдет в состояние грогги. Так что удар мы должны нанести немедленно. – Он повернулся к Фаруку: – Сначала надо найти Стивенса. Где ты его оставил?

– Серверная во втором подвале здания физфака.

– Тогда нам туда.

Они вышли на улицу.

Вся территория Университета изменилась.

На нее опустились сумерки – солнце село больше часа назад, – и все окна в зданиях ярко сияли, а фонари вдоль дорожек и вокруг внутреннего двора горели в полную силу. Только вот дорожки изменили направления. Та, что вела от здания администрации к биофаку, теперь взбиралась на холм, появившийся здесь в течение одного дня. Дорожка к Нельсон-холлу теперь исчезала в некоем подобии железнодорожного туннеля в самом центре лужайки. В зданиях за окнами мелькали черные на светлом фоне тени, какие-то странные формы, которые было сложно рассмотреть и тем более распознать. На скамейке, стоявшей поперек бетонной дорожки, скамейке, превращенной в подобие трона, сидел мужчина, с головы до ног покрытый шевелящимися насекомыми; Эмерсон с товарищами не могли рассмотреть его лицо. Время от времени по его телу пробегала судорога, и он испускал приглушенный стон.

– А как получилось, что мы ни о чем этом даже не подозреваем? – удивился Бакли, глядя на холм. – Ведь мы же должны были услышать какой-то шум или почувствовать вибрации или что-нибудь в этом роде…

– Не знаю, – признался Йен. – Но мне все это не нравится.

– А когда ты сбежал, все это уже было? – спросил Джим Фарука.

– Вроде бы, – ответил тот. – Но все изменилось.

Не изменилось только противостояние между членами студенческих братств и полицией по периметру кампуса. С того места, где они стояли, все было хорошо видно. Полицейских стало гораздо больше, и они вроде бы были вооружены фонарями всех размеров и форм, в воздухе над кампусом с шумом барражировали два вертолета, но члены братств стояли насмерть, а на главном флагштоке перед Университетом висело вниз головой нечто, похожее на труп полицейского.

В остальном кампус казался покинутым. И пугающие группы студентов, которые они видели раньше, так же, как и беснующиеся толпы, куда-то исчезли.

Они осторожно продвигались вперед вслед за Йеном. Тот шел медленно, хорошо осознавая тот факт, что он отвечает за группу, следующую за ним. Теперь, когда Стивенс исчез, Эмерсон де-факто стал лидером группы, и это ему совсем не нравилось.

Земля под ногами у него пульсировала, и эти мощные толчки были похожи на биение сердца.

Он не был уверен, что остальные тоже это заметили, а спрашивать почему-то не хотелось.

Они углубились в территорию кампуса. Несмотря на все огни, здесь было гораздо темнее, и воздух казался шершавым, обжигающим, словно наполненным какими-то химикатами.

Здесь они увидели людей. На крыше Нельсон-холла происходило то, что сгенерированная на компьютере бегущая строка в окнах девятого этажа описывала как «Первые ежегодные соревнования по метанию карликов».

«Бесплатно! Забава! Бесплатно!» – сообщала она.

Йен посмотрел на крышу. Он услышал восторженные возгласы в большой толпе студентов и преподавателей, за которым последовал крик лилипута, сброшенного через барьер прямо на бетонный тротуар под зданием. На нем уже валялись пять или шесть окровавленных, изломанных и смятых тел, которые сбросили раньше.

Тело карлика ударилось о землю, лопнуло, и кровь брызнула в разные стороны – все это вызвало громкий восторженный крик.

– Кто следующий? – выкрикнул кто-то.

– Латиносы!

– Нет, лучше ниггеры!

Йен отвернулся. На лужайке и на ступенях зданий были люди, но они казались подавленными и притихшими, будто находились под воздействием успокоительных. Многие из них сидели, а те, кто стоял, казалось, не могли заставить себя идти. У него улучшилось настроение. Работает! Элинор пробилась, их предположение оказалось верным и все работало.

А потом он увидел.

Голову Стивенса.

Ему показалось, что кто-то заехал ему в солнечное сплетение.

Она была насажена на бронзовую пику и стояла в ряду таких же насаженных на пики голов, обрамлявших дорожку, ведущую к корпусу факультета изобразительных искусств. Все головы были разукрашены, дополнены шляпами и париками и лишены своей индивидуальности с помощью скульптурных приемов, которые превратили их в медийных персонажей. Здесь были Гитлер и Граучо Маркс, Майкл Джексон и Рональд Рейган. Голову Стивенса превратили в голову Мадонны: бороду сбрили, волосы тоже – вместо них надели светлый парик, нос сломали и склеили вновь, в передних зубах проделали щербину, губы отрезали и заменили более толстыми и красными, которые приклеили к лицу и сложили в кривую улыбку, очень напоминавшую гримасу. Сходство было почти идеальным; портили его лишь мертвые глаза и высохшие изгибающиеся струйки крови, вытекшие из-под парика и из ноздрей.

Больше всего Йена испугало то, что он понял, что хотели сказать этим художники. Он осознал метафорическое значение этой аллеи голов. Использованные материалы были мерзкими и гнусными, вызывающими тошноту, но в остальном перед ними предстало искусство с большой буквы «И», и что-то в этом парадоксе сильно его беспокоило.