Читать книгу "Заклятие сатаны. Хроники текучего общества - Умберто Эко"

Вывод: всякий раз, когда левые считают, что победа им обеспечена, они проигрывают. Невезение? В каком-то, не помню, ток-шоу Паоло Мьели[646] отметил такой непреложный факт: уже как минимум шестьдесят лет в Италии пятьдесят процентов избирателей не хочет левого или левоцентристского правительства. Возможно (комментирую я), сказывается атавистический страх, восходящий к временам «кремлевского тирана Сталина», о котором нам, детям, еженедельно рассказывал журнальчик Il Balilla[647]. Ужас перед большевиком, который придет напоить своих коней в водосвятных чашах собора Святого Петра (на чем хорошо сыграла в свое время пропаганда «Гражданских комитетов»[648] в 1948 году). Постоянный страх, что левые увеличат налоги (кстати, они этого никогда не скрывали, а увеличили их как раз правые). В принципе, так думает добропорядочная буржуазия средних лет и старше, которая не читает газет, а лишь смотрит телевизионные каналы Mediaset и к которой обращается Берлускони, когда пугает возвратом коммунизма. Страх перед левым правительством можно сравнить со страхом перед турками, его необходимо культивировать как можно дольше, хотя после битвы при Лепанто и начался закат Османской империи.

Итак, возвращаясь к высказыванию Мьели, если половина итальянских избирателей живет с этими навязчивыми опасениями, ей не остается ничего другого, как обратиться к тем, кто предлагает противоядие: пятьдесят лет это была ХДП, и двадцать – Берлускони.

Думаю, что Мьели дал такую оценку, когда казалось, что выход Монти на политическую сцену предложит альтернативу, – и, очевидно, опасаясь этого, Берлускони всегда вел борьбу против Монти, выставляя его бестолковым прислужником левых. Ладно, у Монти ничего не вышло, и защита от левых снова стала монополией Берлускони. И здесь напрашивается вывод: правые выигрывают, когда левым удается убедить умеренный электорат в своей несомненной победе. Левые, в свою очередь, побеждают, как в случае с избирательной кампанией Проди[649]: он не выказывал излишней уверенности, но безотчетно дал посыл «Будем надеяться, у меня получится» и смог победить, хотя многие в этом сомневались.

Иногда нужно разыграть из себя жертву, чтобы охладить противника. Беппе Грилло триумфально провел избирательную кампанию, однако сумел убедить всех, что с телевидения его гонят прочь и он вынужден искать прибежища на площадях, – вот, пожалуйста, он снова на телеэкранах, но теперь в качестве преследуемого системой. Что и говорить, плакать умели многие: Тольятти сокрушался, что рабочие отстранены от управления страной; Паннелла[650] вечно жаловался, что средства массовой информации игнорируют радикалов, и смог монополизировать постоянное внимание газет и телевидения; Берлускони любил выставлять себя жертвой газетчиков, лоббистов и судебной системы, а когда был у власти, жаловался, что ему не дают работать. То есть в основе лежит принцип «лей крокодиловы слезы» или, выражаясь мягче, не труби о своих успехах, keep a low profile.

Когда наступление левых не представляет опасности, среднестатистический гражданин не идет голосовать либо голосует за мелкие партии. Если же левые торжествуют победу, умеренный избиратель бежит под крыло Помазанника Божьего.

2013

А судьи кто?

Нечто подобное я уже писал в «картонке» 1995 года, но не моя вина, что за эти восемнадцать лет мало что изменилось, по крайней мере в этой стране. Кстати, как-то в другой «картонке» я упоминал о том, что, отмечая свое двадцатилетие, La Repubblica поместила на своих страницах репринт номера двадцатилетней давности. Я по рассеянности не заметил и прочитал старый выпуск с большим интересом и, только когда в конце увидел программы лишь двух телеканалов, начал что-то подозревать. В остальном же двадцать лет назад сообщалось то же самое, что я и ожидал найти двадцать лет спустя, и виновата в этом не La Repubblica, а Италия.

Итак, в «картонке» 1995 года я с прискорбием отмечал любопытное поведение ряда газет, которые встали на сторону некоторых известных обвиняемых, но вместо того, чтобы выступить защитниками и представить доказательства их невиновности, публиковали неоднозначные статьи с туманными намеками, не обвиняя заведомо, но всячески стараясь дискредитировать судей.

Теперь, обратите внимание, показать в процессе предвзятость или несправедливость обвинения само по себе явилось бы прекрасным доказательством демократии, что, увы, немыслимо было бы в различных процессах, поставленных диктатурами различных оттенков. Но это нужно делать в исключительных случаях. Если в обществе, всегда и априори, не только обвинение, но и судебные органы систематически дискредитируются, в этом обществе что-то не работает. Или не работает правосудие, или не работает система защиты.

Тем не менее как раз это мы видим в последнее время. Первым делом подозреваемый стремится не доказать несостоятельность доводов обвинения, а показать общественному мнению, что и обвинение не застраховано от подозрений. Если подозреваемому это удастся, ход процесса уже не важен. Потому что в судебных процессах, транслируемых по телевидению, решение выносит общественное мнение, которое выражает недоверие следствию и стремится убедить суд в том, что непопулярно признавать его правоту.

Следовательно, процесс выходит за рамки состязания двух сторон, представляющих доказательства и опровержения. Он еще до своего начала становится медийным поединком между предполагаемым подсудимым и предполагаемыми прокурорами и членами судейской коллегии, у которых обвиняемый оспаривает право судить его.

Если сможешь доказать, что твой обвинитель был замечен в прелюбодеянии, совершил иные грехи, легкомысленные поступки или преступления, – даже если это не имеет никакого отношения к процессу – ты выиграл. И не нужно доказывать, что судья совершил преступление. Достаточно (и это реальность) сфотографировать, как он бросает на тротуар окурок (чего, конечно же, не следует делать даже по рассеянности) или даже (и такое было) как он разгуливает в невероятных бирюзовых носках. И сразу же судящий становится осуждаемым, поскольку – закрадывается мысль – какой-то он странный и не заслуживающий доверия; есть в нем какой-то изъян, делающий его непригодным к исполнению служебных обязанностей.