Читать книгу "Откуда приходят герои любимых книг - Юлия Андреева"

По службе отца семейства жене и детям часто приходилось переезжать с места на место: находясь в Симбирске, Виктор начал свою учебу в гимназии, а когда отца перевели в Казань, продолжил обучение там. Далее Хлебников поступил на математическое отделение физико-математического факультета Казанского университета. Находясь на первом курсе, принимал участие в студенческой демонстрации, за что был арестован и месяц провел в тюрьме. В 1904 г. переходит на естественное отделение физико-математического факультета Казанского университета, где продолжил обучение и одновременно написал пьесу «Елена Гордячкина». В том же году он отсылает в издательство «Знание» означенную пьесу, но безуспешно. В 1904–1907 гг. Хлебников занимается орнитологическими исследованиями, после экспедиций в Дагестан и на Северный Урал он опубликовал несколько статей на эту тему.

В сентябре 1908 г. Хлебников зачислен на третий курс естественного отделения физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета и, соответственно, переезжает в город на Неве. Главной причиной переезда стало желание серьезно заниматься литературой. До этого сошелся с поэтом В. Ивановым, чья статья «О веселом ремесле и умном веселии», опубликованная в 1907 г. в журнале «Золотое руно», произвела на него большое впечатление.

В Петербурге В. Хлебников знакомится с символистами А. Ремизовым, С. Городецким, В. Каменским.

В апреле 1909 г. начала работу «Академия стиха» на «башне» Вячеслава Иванова. «Башней» называлась квартира Иванова с круглой угловой комнатой, находившаяся на последнем этаже дома № 35 по Таврической улице. Ее посещал и Хлебников в конце мая 1909 г. и после возвращения из Святошина.

Пытался изучать японский и даже через год после поступления подал прошение о переводе его на факультет восточных языков по разряду санскритской словесности, но потом перевелся на историко-филологический факультет славяно-русского отделения. Знакомится с Н.С. Гумилевым, А.Н. Толстым, М.А. Кузминым. Осенью 1909 г. берет себе псевдоним Велимир («большой мир») и становится членом «Академии стиха».

Вскоре Каменский знакомит его с Д. Бурлюком, М. Матюшиным, Е. Гуро. Вместе они организовали группу будетляне и издавали сборник «Садок судей». В 1912 г. Хлебников знакомится с Маяковским и Крученых и приглашает их в группу. Тогда же выходит первая его книга «Учитель и ученик», в которой Хлебников попытался рассказать об открытых им «законах времени», в том числе предсказал бурные российские события 1917 г., Февральскую и Октябрьскую революции: «Не стоит ли ждать в 1917 году падения государства?». Вскоре, в августе, в Москве опубликована «Игра в аду», поэма, написанная в соавторстве Крученых и Хлебниковым; в ноябре вышла еще одна совместная работа двух поэтов — «Мирсконца». Эти книги, выпускавшиеся в основанном Крученых в издательстве «ЕУЫ», выполнены в технике литографии, причем текст на литографском камне Крученых написал от руки (в предисловии авторы высказывали мнение, что почерк очень влияет на восприятие текста).

«…Во дворе Вхутемаса, куда можно было проникнуть с Мясницкой через длинную темную трубу подворотни, было, кажется, два или три высоких кирпичных нештукатуреных корпуса. В одном из них находились мастерские молодых художников. Здесь же в нетопленой комнате существовал как некое допотопное животное — мамонт! — великий поэт, председатель земного шара, будетлянин, странный гибрид панславизма и Октябрьской революции, писавший гениальные поэмы на малопонятном древнерусском языке, на клочках бумаги, которые без всякого порядка засовывал в наволочку, и если иногда выходил из дома, то нес с собой эту наволочку, набитую стихами, прижимая ее к груди», — пишет В. Катаев в «Алмазном венце».

Кстати, председателем Земного шара В. Хлебников провозгласил себя после Февральской революции 1917 г. — это отражено, например, в его стихотворении «Воззвание Председателей Земного шара» (апрель 1917).

«Теперь трудно поверить, но в моей комнате вместе со мной в течение нескольких дней на диване ночевал великий поэт будетлянин, председатель Земного шара. Здесь он, голодный и лохматый, с лицом немолодого уездного землемера или ветеринара, беспорядочно читал свои странные стихи, из обрывков которых вдруг нет-нет да и вспыхивала неслыханной красоты алмазная строчка, например:

„…деньгою серебряных глаз дорога…“ —

при изображении цыганки. Гениальная инверсия. Или:

„…прямо в тень тополевых теней, в эти дни золотая мать-мачеха золотой черепашкой ползет“…

„Мне мало надо! Краюшку хлеба, да каплю молока, да это небо, да эти облака“.

Или же совсем великое!

„Свобода приходит нагая, бросая на сердце цветы, и мы, с нею в ногу шагая, беседуем с небом на ты. Мы воины, смело ударим рукой по суровым щитам: да будет народ государем всегда навсегда здесь и там. Пусть девы поют у оконца меж песен о древнем походе о верноподданном солнца самосвободном народе…“[115].

Многие из нас именно так моделировали эпоху.

Мы с будетлянином питались молоком, которое пили из большой китайской вазы, так как другой посуды в этой бывшей барской квартире не было, и заедали его черным хлебом.

Председатель Земного шара не выражал никакого неудовольствия своим нищенским положением. Он благостно улыбался, как немного подвыпивший священнослужитель, и читал, читал, читал стихи, вытаскивая их из наволочки, которую всюду носил с собой, словно эти обрывки бумаги, исписанные детским почерком, были бочоночками лото.

Он показывал мне свои „доски судьбы“[116] — большие листы, где были напечатаны математические непонятные формулы и хронологические выкладки, предсказывающие судьбы человечества.

Говорят, он предсказал Первую мировую войну и Октябрьскую революцию.

Неизвестно, когда и где он их сумел напечатать, но, вероятно, в Ленинской библиотеке их можно найти. Мой экземпляр с его дарственной надписью утрачен, как и многое другое, чему я не придавал значения, надеясь на свою память. Несомненно, он был сумасшедшим. Но ведь и Магомет был сумасшедшим. Все гении более или менее сумасшедшие.

Я был взбешен, что его не издают, и решил повести будетлянина вместе с его наволочкой, набитой стихами, прямо в Государственное издательство. Он сначала противился, бормоча с улыбкой, что все равно ничего не выйдет, но потом согласился, и мы пошли по московским улицам, как два оборванца, или, вернее сказать, как цыган с медведем. Я черномазый молодой молдаванский цыган, он — исконно русский пожилой медведь, разве только без кольца в носу и железной цепи.