Читать книгу "Кыш и Двапортфеля - Юз Алешковский"

– Больше не опаздывай! – сказала Арина Ивановна, учительница рисования.

Она всего три урока преподавала в нашей школе вместо ушедшей на пенсию Эмилии Васильевны.

Я садился на место, когда Арина Ивановна спросила меня:

– Ты принёс альбом и краски?

– Нет, – сказал я, – забыл…

– Ты забываешь их третий раз. Мне это надоело. Иди домой и без альбома на урок не возвращайся.

Я пошёл к двери, постукивая ногой об ногу.

Всё-таки на улице было уже холодно. Арина Ивановна сказала, посмотрев на меня:

– Впрочем, оставайся. Вечером я зайду к твоему отцу. В чём ты носишь альбом?

– Так…

Я показал свою жёлтую полевую сумку.

– Всё понятно. Мы договоримся, чтобы отец купил тебе портфель или ранец.

Я совсем приуныл. С первого класса ношу свою полевую сумку, и все ребята знают, что она в трёх местах пробита пулями… И вдруг из-за какого-то рисования!..

– Рыжиков! Перестань жевать воротничок! – Арина Ивановна, как всегда, ходила из конца в конец класса. – Ребята! Как вы думаете, для чего мы учимся рисовать?

Наверно, кто-то поднял руку и ответил. Я ничего не слышал. Я думал о своей жёлтой полевой сумке, пробитой пулями в трёх местах, и о ненавистном рисовании. В обмен на освобождение от него я бы с радостью решил лишнюю контрольную по арифметике и ещё пять примеров в придачу.

– Рыжиков! Интересно, что ты думаешь о рисовании?

Я встал и сказал:

– Чего мне думать… раз забыл альбом и краски…

– Хорошо, – сказала Арина Ивановна. – Прошлые уроки помогли мне получше познакомиться с вами, – она улыбнулась, – как с живописцами. Сегодня каждый из вас попробует сделать по иллюстрации, то есть по картинке, к своей любимой книжке.

Я обрадовался – всё-таки это не кубики и горшки срисовывать – и сразу прошептал Петьке:

– Вырви лист из альбома… дай кисточку, а то Беляева не получишь…

– Рыжиков! – сказала Арина Ивановна. – Вот бидончик. Сходи и набери в него воды. Чтобы ребята не теряли времени, ты будешь менять в их баночках воду. Понятно?

В общем, я ходил по классу, выливал из баночек грязную воду, доливал чистую, и мне почему-то очень тоскливо было наблюдать, как ребята рисуют.

Я заглянул в альбом Павлика. Он рисовал синее-синее море и корабль с алыми-алыми парусами. Только паруса были неправильные. Мы заспорили, чуть не подрались, и я ко всему прочему получил замечание.

Петька тоже рисовал море, но только в разрезе. На дне его лежали морские звёзды и рыба-меч, а над ними плыл человек-амфибия. Я вздохнул: «Мне бы сейчас листок из альбома!»

Даже у Людки Алёшиной на развороте альбома была нарисована арена цирка и на длинном шесте Гуттаперчевый мальчик. А у Коли Грачикова – белое дерево, чёрная ворона и под ней – оранжевая лиса.

Это было красиво. В общем, чего только ни рисовали ребята: и мушкетёров, и Чапаева, и пиратов, и марсиан, и Чука с Геком, и Руслана с Головой, и Гагарина в кабине «Востока», а я ходил по классу и менял в баночках воду.

Когда прозвенел звонок, Арина Ивановна задала на дом сделать рисунок с натуры и спросила меня:

– Тебе хотелось порисовать?

– Нет! – сказал я упрямо.

– Ну что ж… передай отцу, что я сегодня зайду к вам.

Вечером, когда я пришёл от Петьки (мы вместе делали уроки), Арина Ивановна была уже у нас. Она и мой отец сидели на кухне, звенели чашками и спорили.

Я прислушался.

– А может, у него нет способностей к рисованию. Лишь бы не хромал по русскому и арифметике. В конце концов не каждый становится художником.

Мне стало обидно: «Почему это у меня нет способностей? У Лимского есть, у Петьки есть, а у меня нет?»

– Не спорю, может быть, он не станет художником, – продолжала Арина Ивановна, – но и ты и я обязаны воспитывать в нём чувство прекрасного. Мне жаль тех, кто не видит и не понимает красоты… ну, скажем, неба, деревьев, дождя, не видит людей, улиц, машин… – доказывала Арина Ивановна.

Мой отец сказал, немного подумав:

– Я ничего не говорю. Ты права. Но что же делать?

– Для начала отбери у него сумку и купи портфель. И проверяй не только примеры и задачки, но и рисунки.

«Посмотрим… посмотрим, – обиделся я ещё больше, – вижу я небо, и машины, и людей или не вижу… а сумку полевую не отдам!»

– Ладно. Договорились. Отберу у шалопая сумку, – сказал, вздохнув, мой отец.

Я вбежал в кухню и заорал:

– Пап! Арин Иванна! Одно замечание по рисованию – и отберёте. Я буду за пазухой таскать альбом или из нейлона сделаю пакет. Честное пионерское! Я люблю сумку. Она красивая. Сами говорили…

Мне неожиданно поверили. Я пошёл спать и слышал, как Арина Ивановна, одеваясь в передней, вспоминала каких-то ребят и какой-то случай на уроке зоологии. Мой отец засмеялся и сказал:

– Вот уж никогда бы не подумал, что ты станешь преподавать рисование!..

Я завернулся с головой в одеяло и заснул…

На следующий день я пришёл из школы и сразу решил сделать заданный рисунок с натуры.

В окне соседнего дома было видно, как Лимский уже что-то срисовывает, высунув язык. Он лучше всех рисовал в нашем классе. Эмилия Васильевна ставила ему только пятёрки.

«Куда уж мне!» – подумал я, просмотрев свой альбом.

Но рисовать мне из-за этого не расхотелось. Наоборот, я почему-то захотел взять цветные карандаши и нарисовать что-нибудь красивое. Я даже заволновался. Не буду, как Лимский, сидеть в комнате. Пойду на улицу. Там и люди, и небо, и снежные бабы, и машины разные…

Я быстро оделся, выбежал на улицу и… увидел нашу рябинку. Увидел как-то вдруг, увидел как будто в первый раз, хотя она всегда росла в скверике перед нашим домом.

Я даже присел на краешек тротуара – до того мне понравилась рябинка.

Гроздья ягод взлетали к небу, словно гроздья красных ракет во время салюта, а заиндевевшие ветви тянулись за ними, как струйки дыма.

Сразу за ней возвышалась пологая, засыпанная первым снегом крыша автомастерской, и рябинка казалась распластанной на этой крыше, как на огромном листе бумаги.

Я вскочил с тротуара и подумал: «Моё счастье, что ягод никто не съел! Нужно быстрей, пока ещё кому-нибудь не пришло в голову нарисовать рябинку!»

Лимский всё ещё сидел у окна и что-то срисовывал. Я ходил из конца в конец нашего двора, украдкой посматривая на рябинку, и соображал: «Как Лимский, сидеть за окном не буду… Нужно по-настоящему… Сделаю станок из дощечек, залезу на газон и нарисую рябинку… Карандашами? Нет! Акварельными красками!» Я как-то почувствовал, что рябинку неинтересно будет рисовать карандашами. Я даже вообразил её уже нарисованной, и у меня дух захватило от непонятного волнения. Я ещё раз взглянул на неё. Вдруг вышло солнце, тронутые морозцем рябинки засветились насквозь и стали оранжевыми. Я сразу решил: «Ой! Вот так нарисую!» – и побежал к дяде Мише в столярку.