Читать книгу "Дашкова - Ольга Игоревна Елисеева"

2 июля в Лондоне начались беспорядки, вызванные т. н. «Актом о папистах» двухлетней давности. Он давал католикам Англии некоторые права при условии принесения присяги на верность: приобретать землю, содержать школы, служить в армии, отменялось преследование католических священников. В условиях войны с восставшими Американскими колониями этот закон расширял набор «паписов» в войска. «Ассоциация протестантов», главой которой был лорд Джордж Гордон, подала в парламент петицию об отмене «Акта» и вывела на улицы от 40 до 60 тыс. человек, чтобы поддержать свои требования. Демонстранты двинулись к Вестминстерскому дворцу, выкрикивая антикатолические лозунги. Тут к ним и присоединился Иван Ронцов, захваченный красочным действом. Уже в России на следствии он показал: «Вначале был зрителем, но увлеченный таковым развращенным зрелищем… выступил прямо из здравого разума, и как антузиан по молодости своей, или лучше сказать по ветренности, сняв с себя шляпу, тут же с тою толпою закричал: “Ура! ”»{782}.

На этом приключения курьера не закончились. Он принял участие в разгроме католической церкви и был схвачен. Проявление вероисповедной нетерпимости должно было задеть княгиню. Совсем недавно она наставляла сына: «Относительно религиозных мнений, где бы ты ни соприкасался с ними, должен уважать их. Серьезное или шуточное опровержение их, каковы бы они ни были, оставляет по себе самое горькое и оскорбительное впечатление на человеке и никогда не забывается»{783}. Мудрые слова. И тут единокровный брат Дашковой громит храм!

Восстание продолжалось в течение пяти дней. Парламент отклонил петицию, в ответ манифестанты нападали на членов Палаты лордов, ломали их кареты, потом двинулись в район Мурфилд, где проживало много ирландцев, громили дома католиков, ворвались в сардинское и баварское посольства, взяли штурмом Ньюгейтскую тюрьму, заключенные которой разбежались. На сожженных стенах узилища написали «King Mob» – Король Толпа. Чем не Бастилия? Лондон охватили поджоги. 6 июля число бунтующих достигло ста тысяч. Было введено военное положение, в город вступили войска, которым удалось подавить мятеж{784}. По официальным данным, оказалось убито 285 человек, по неофициальным – около полутора тысяч, не считая жертв пожаров. За участие в беспорядках было казнено 25 бунтовщиков. Однако судьба иностранного подданного, чрезвычайного курьера подполковника Ивана Ронцова не могла решиться без консультаций с Петербургом.

Благодаря хлопотам посла И.М. Симолина, «антузиана» освободили из полиции. Ему было приказано немедленно покинуть Англию. По прибытии в Россию Ронцова арестовали. Носились слухи, что подполковника сошлют в Сибирь. Императрица призвала для совета английского посла Джеймса Гарриса, который как раз в этот момент пытался добиться отправки русского экспедиционного корпуса в Америку. В ожидании будущих выгод Гаррис легко шел на уступки. «Я отвечал ей, что ее милосердие равняется ее справедливости, – доносил он в Лондон по делу Ронцова, – и я надеюсь, что она не применит к нему особенно строгого наказания, объяснив его поступок… заблуждением и необузданностью молодости»{785}. Именно такого ответа, по мнению Гарриса, императрица и ждала.

Действительно, Ронцов был наказан очень мягко – временным увольнением со службы и повелением жить в деревне. Причину подобной снисходительности искали в прошлых, мимолетных отношениях государыни с молодым подполковником. В 1778 г. возникли слухи о возможном возвышении Ивана Романовича. После отставки С.Г. Зорича с поста фаворита, императрица якобы заколебалась в выборе. Фрейлина Наталья Кирилловна Загряжская, дочь гетмана Разумовского, писала 30 апреля 1778 г.: «Карьера Зорича на закате. Кто будет следующим? …Может быть, Ранцов или Корсаков»{786}. Екатерина II остановила милостивый взгляд на красавце И.Н. Римском-Корсакове – «Пирре царе Эпирском». Но придворные и дипломаты продолжали приписывать Ронцову краткую роль статиста в куртуазной постановке{787}.

Уже одно это делало Ивана Романовича крайне неприятным для Дашковой лицом. Между тем, по словам Александра Романовича, Ронцов отличался «изрядным знанием» английского языка, остротой ума и «прилежанием ко всем наукам»{788}. Ничего удивительного, что его продолжали использовать на дипломатической службе. Но пылкое воображение заставило «антузиана» не только присоединиться к бунту. Посещавшим его в России друзьям он «лгал для того, чтоб они не сочли… дураком», будто давно и близко знал лорда Гордона, игравшего роль Кромвеля, и был его правой рукой{789}. Напрашивается неприятное сравнение с рассказами Екатерины Романовны о своем решающем вкладе в переворот 1762 г. «Лгал, чтоб не сочли дураком».

«Сносный Помпей»

Тем временем лондонский свет готов был увидеть в Дашковой закулисную соучастницу беспорядков. Особенно усердствовал Уолпол: «Эта скифская героиня» «чувствовала революцию в воздухе!» «Ее побочный брат Ранцов был арестован… она сама в среду послала к лорду Эшберхему записку о том, что его дом был намечен к разрушению». При таких условиях долго задерживаться в английской столице княгиня не могла. Хотя бы ради сына. Описывая ее появление «с толпой татар» на одном из вечеров, Уолпол мимоходом бросил: «Парень – вполне сносный Помпей»{790}.

Почему Помпей? Менее всего Павел Михайлович внешне походил на древнеримского героя. Однако Помпей – противник Цезаря, защитник республиканских свобод. Мать-заговорщица, мать-гражданка воспитывала сына для грядущих битв. Такой смысл вложен в это прозвище. Следует констатировать, что уже в Англии, без всяких усилий со стороны юноши, о нем заговорили как о будущем политике.

О том, как сами Дашковы воспринимали ситуацию, косвенным образом свидетельствует письмо молодого князя Эдмунду Берку. Прибыв в Бат, семья была настолько напугана лондонскими сплетнями, что никого не принимала. Тем более Берка, слывшего защитником католиков («сделайте что-нибудь для Ирландии! Сделайте же хоть что-нибудь для моего народа!» – взывал он к королю){791} Философу было отказано во встрече. Спохватившись, Павел написал извинительное послание. Поскольку недавно Берк проиграл на выборах в палату общин, князь выразил примечательную мысль: «Родиться, как Вы, в свободной стране, быть, как вы, членом Сената свободного государства… было бы моим самым сокровенным желанием… И огромным несчастьем этой страны, и моральным разложением ее манер, является то, что она по собственному желанию отказалась от полезных услуг такого талантливого и глубоко уважаемого человека»{792}.