Читать книгу "Фаворитка короля - Анна О'Брайен"

— Боже, а меня изгнали! Да как посмели! Как они только посмели!

Мне нужно было чем-то занять руки и мысли, поэтому я прошлась по усадьбе, загрузила делами и дворецкого, и слуг: там помыть, там почистить, протереть все полы, полки, мебель во всех углах и закоулках. Не было ни малейшей нужды вмешиваться в их добросовестную привычную работу, но я просто не могла сидеть сложа руки. Придется им терпеть мои капризы — быть может, до конца дней моих. Черт возьми! В тридцать один год сама мысль об этом была невыносима[95].

Отважная спала, свернувшись калачиком у моих ног, — ей не было дела до моего настроения, до того, находимся мы в Уэндовере или в замке Шин.

Я бродила по комнатам, и удовольствие от созерцания того, что я успела приобрести, постепенно угасало. Я не испытывала радости даже при виде подаренного Эдуардом роскошного ложа, покрытого искусной резьбой, завешенного пологом из темно-синей камчатной ткани, с начищенными до блеска дубовыми столбиками балдахина. Слишком много прекрасных вещей, с резьбой и вышивками, окружало меня, давило и теснило, так что по ночам меня мучили кошмары. Будь у меня здесь зеркало, я бы выбросила его прочь, ибо в нем слишком заметны были бы последствия грызущих меня неотступно мыслей и полной потери аппетита. Ключицы стали выпирать из-под тонкой ткани платья, а пояс приходилось затягивать потуже, чтобы он не свалился совсем. Потрогав пальцами натянувшуюся на скулах кожу, я недовольно поморщилась: вряд ли я стану выглядеть лучше, если под глазами у меня появятся мешки от усталости.

Солнечные, теплые осенние дни манили на воздух, и я вышла через боковую дверь в сад, где ветви яблонь низко склонились под тяжестью созревших плодов, а с голубятни доносилось воркование голубей: в другом настроении я бы пришла в восторг от этих милых радостей бытия. Я не успела еще вздохнуть полной грудью, как на меня обрушились непрошеные воспоминания. Бессильно опустилась я на траву и на минуту-другую целиком погрузилась в прошлое.

— Сегодня ты будешь Повелительницей Солнца, — говорит король Эдуард и помогает мне удобно устроиться в повозке.

И я сажусь в нее среди гирлянд цветов, облаченная в парчовые одежды, в сияющий плащ, затканный золотом в пышном венецианском стиле, расправляю его так, чтобы видна была подкладка из алой тафты. Платье на мне тоже красного цвета, с каймой из белого шелка, отороченное мехом горностая. Это цвета Эдуарда и королевский мех, достойный венценосной особы. Мерцание золота затмевается блеском бесчисленных самоцветов, играющих под лучами солнца: красных как кровь рубинов, загадочных густо-синих сапфиров, удивительных бериллов, способных лишать силы любой яд. Это драгоценности королевы Филиппы. Пальцы мои густо унизаны перстнями.

— Сегодня ты — королева нашего праздника, Прекрасная дама турнира, — говорит мне Эдуард. Он такой высокий, сильный — просто загляденье!

А я — Повелительница Солнца.

Ах!.. Я непроизвольно моргаю — пролетевший мимо голубь взмахом крыла сметает стоящие перед глазами воспоминания и безжалостно возвращает меня к жестокой действительности. Как низко я пала! Одинока, бессильна, заточена — как некогда лев в зверинце Эдуарда, давно уже умерший, — лишена и тени власти, упрятанная от людей, утратившая все, что сумела нажить своими стараниями. Мне невыносимо было находиться вдали от того, вокруг чего вращалась вся моя жизнь — сколько уже? Десять лет или больше? А мне казалось, что я всегда жила то в одном, то в другом королевском дворце. Яркие краски, роскошь нарядов и украшений, королевские привилегии вытесняли воспоминания о жестоком детстве, заставляли забыть о моем низком происхождении. Я всей душой стремилась снова попасть ко двору — пусть и ненадолго, пока еще жив Эдуард. Не здесь было мое место, не в Уэндовере, как бы ни привлекало меня это обширное и богатое имение, подаренное самим Эдуардом. Мое истинное место — при дворе, среди пышности и блеска, среди нескончаемых празднеств. Там, где за каждой портьерой плетутся интриги и перешептываются сплетники. Там, где сосредоточена власть — такая крепкая и густая, что ее можно, кажется, распробовать на вкус, можно, если постараться, даже разглядеть — будто золотую пыльцу на крылышках пчел, что порхают в жаркие летние дни над зарослями лаванды. Вот там мне хотелось быть.

По ночам сон бежал от меня, только непрерывная ноющая боль в висках не давала оторвать голову от подушки. По утрам я чувствовала себя не намного лучше — ничего, кроме скуки и вялости. Не приносили облегчения даже компрессы из лаванды и мяты, когда я брала на себя труд их приготовить. Но что мои страдания в сравнении с теми, которые терзали Эдуарда? С ним я должна быть рядом, чтобы развеять мрачные тени, сгустившиеся над его рассудком, вернуть его в реальный мир, где он оставался королем. Тоска и безнадежность грызли меня, я вырывала траву пучками и швыряла в стороны.

При дворе я кое-что значила, а здесь была всего лишь сельской помещицей с застрявшими в завязках корсажа семенами и стебельками травы.

Рассердившись на себя и свою хандру, на слезливую жалость к себе, я поднялась на ноги и собралась идти в дом — задать кому-нибудь побольше работы, но тут появились обе мои девочки, удравшие от своей воспитательницы. Светловолосая и крепенькая, как отец, Джоанна, которой исполнилось пять, вела за руку трехлетнюю Джейн — застенчивую, ничем не похожую на меня, кроме разве что темных волос и не блещущего красотой личика. Они со смехом пробежали через сад, оглашая его воплями радости оттого, что удалось вырваться на свободу. Мое сердце дрогнуло, когда я стала свидетельницей их невинных забав. Не припомню, чтобы мне в детстве удавалось побегать, поиграть, посмеяться. Очень мало радостей сохранилось в моей памяти. Да поможет мне Бог уберечь своих девочек от любых напастей.

Увидев меня, они еще больше разрезвились, распрыгались, без умолку треща и спеша поделиться со мной новостями. Мне удалось отправить их назад, к няне, только когда я пообещала, что после обеда мы поедем кататься верхом. Пока им предстояло заняться чтением, письмом и арифметикой. Мои дочери обязательно должны обучиться этой премудрости, как и мои сыновья. Я не желала, чтобы они выросли темными, необразованными дворянками, в жилах которых течет королевская кровь, но в голове совершенно пусто. Джон, как и подобает юному отпрыску короля, набирался ума в семье благородного Перси[96], служа там пажом. Николасу исполнилось одиннадцать, он учился грамоте у монахов в Вестминстере. Я так гордилась ими! Ну а девочки — их ждет приличное образование и выгодное замужество. Я с легкой улыбкой наклонилась и подняла из травы старенькую куклу, оброненную Джоанной. Расчесала пальцами ее спутанные волосы и дала себе клятву, что мои дочери — об этом я позабочусь! — сумеют прожить достойно, даже и без мужей.