Читать книгу "Братья - Юрий Градинаров"

– Пока, шабаш! – дал знак юракам Иван Маругин. – Свежий зардеет. Пойдет руда с флюсом.

– Сколько уже сожгли? – спросил Киприян Михайлович у Инютина.

– На розжиг ушло шесть тачек. Градусы гоним, – пояснил Федор Кузьмич. – Как руда жаром станет, зачнем без перестанку вертеть лопасти. Сегодня они управляются втроем, посколь необходимое заготовили впрок. Иван Маругин – и за мастера, и за горнового. Охватил все, чему я его учил. Осталось научиться чуять миг, когда металл готов. К часу летку открыть. Завтра я сам постою на сливе. Покажу мужикам, как вести металл по канавкам в изложницы. Для самого в диковинку!

– Эх, Федор Кузьмич! Мне тебя расцеловать хочется! – впервые на «ты» перешел купец. – Сколько сил ты отдал этому руднику. От штольни и до самой плавки. Другой бы сел на пароход и уехал. А ты остался. Затянул тебя рудник. В азарт ввел. Все освоил. Приехал штейгером – уезжаешь инженером, мастером на все руки! Просил бы остаться еще на годок, но не могу: договор есть договор.

– Да ты, Киприян Михайлович, не убивайся! У тебя вон орлы какие! Вот Степан Варфоломеевич – беда и выручка! Все знает о руднике и спросить с каждого может. И нос не дерет вверх. Как был для всех товарищем, так и остался. А плавильное дело поручи Ивану Маругину. Ох, и хваткий мужик. Иногда находит в новом для него деле такие тонкости, о которых я за жизнь и подумать не мог. Молодчага! Всегда свое что-то скумекает. С юраками сошелся на жжении угля. Теперь они – не разлей вода. Знает, что на Болина и на Пальчина можно положиться в любом деле.

А перед бараком плотогоны мастерили столы. В оконные прорубы из кухни неслись запахи жареной рыбы, звуки деревянного молотка, отбивающего оленье мясо, гул горящей печи. Жены Михаила и Дмитрия разделывали оленью тушу на пельмени.

Сотников с управляющим заглянули и на кухню. Конфорки были заняты, а в формах подходил белый хлеб.

– Не рано загоношился с закусками, Михаил Парфеньтьевич? – спросил Сотников кашевара. – Ночь впереди – не протухнет?

– Рядом мерзлотник! Беда и выручка, особенно летом. К завтра все готово. Осталось в жаровни положить, – ответил кашевар. – А ужин уже готов.

– Не зря говорят, голь на выдумку хитра! Из церковного плотника получился королевский кашевар. Сначала просился назад в артель, а теперь привык и может кашу из топора сварганить, – пошутил Степан Варфоломеевич. – Людьми я доволен. Разные, а сплоченные. Кажен в душе артельщик. А за общину – готовы головы сложить. Жаль, в сентябре расходимся. Наем свежий придется вести и на руду, и на уголь. Правда, руды в балагане, как заверяет Федор Кузьмич, на год хватит. Он подсчитал, мы вынули из штолен около шести с половиной тысяч пудов. Меди черновой будет примерно триста пятнадцать пудов. Это я говорю, чтобы ты прикинул свои расходы.

Федор Кузьмич вклинился в разговор:

– Свежих людей надо – сомнений нет! За штольнями следить повседневно, крепи менять, от завалов очищать. Иначе они закроются. Штольни, что избы, – без людей рушатся!

– Надо подумать, мужики! С ходу тяжко голову настроить. Пусть уезжают, как уговор был, а твои, Степан, артельщики остаются. Да человек двадцать тунгусов возьмем в помощь. Медь получим, продадим, а потом прикинем, стоит ли игра свеч? Залежи застолблены и пусть стоят до лучших времен. А может, в скором времени доходнее будет уголь продавать енисейским пароходчикам. Я покумекаю!

– Киприян Михайлович, по-живому режешь своими думками? Столько вложить в него, а потом оставить! Это или твоя дурь, или заплутал ты с рудником! Бес тебя водит! Зачем просил нас помочь? Да наши артельщики отвернутся от тебя! Ведь ради руды они оставили свои дела и пришли на рудник, – возмутился Буторин. – А теперь – псу под хвост!

– Да не под хвост, а в зубы! Я ж сказал, может, приостановим работы. Позволения на добычу так и нет! Кытманов не добился от губернатора нужной бумаги. Стало быть, руду добываем незаконно. Петр тоже не ублажил чиновников, чтобы получить эту землю, – оправдывался Сотников-старший.

Петр слушал перебранку и радовался, что и между ними идут раздоры. «Ну и накрутил мой брат. Сколько серебряных рубликов вогнал в гору, а рудник не узаконен. А может, медь и яйца выеденного не стоит. Из шести с половиной тысяч пудов руды ожидают чуть больше трехсот пудов меди. Да разве могут плотники да плотогоны хорошую медь дать? Ну, в кустари еще сгодятся, а большую домну задуть у них тямки не хватит. А гармахер нужен для чистовой меди! Кто им управлять будет? Тут знатоки нужны. А они на Урале и на Алтае на вес золота. Я бы по-другому все сделал. Да разве бы Киприян моему совету внял? Нет! Коль доверие у него потерял. Вот и катаюсь на малых делах: туда-сюда. А у меня силы девать некуда».

– Опять меня винишь, Киприян! Чиновники закон нарушить боятся! Отдать государеву землю – не оленя у должника отнять. За такое дело и в острог угодишь. Коль толстосум Кытманов не мог убедить губернатора, то куда мне со свиным рылом да в калашный ряд. У тебя не брат советчик, а вот они: Инютин и Буторин. Вот на них и молись, а меня не вини в неудачах.

Степан Буторин повернул голову, откуда слышался голос Петра, и гневно глянул на младшего Сотникова:

– Ты, Петр Михайлович, между нами раздора не сей. Вы братья-купцы, хозяева этого рудника. Мы на вас батрачим, больше не ради денег. Я их и топором заработаю, а Инютин алтайской рудой прокормится. Плотогоны тоже всегда в потребе, без копейки не бывают. Мы вам, как добрые люди, помогаем. А ты в нас беду для себя увидел. Не по-казацки это, Петр! Мы с артельщиками и тунгусами все сделали, чтобы медь получить. И завтра, без сумленья, получим. Ты себя больше суди, а не Киприяна. Нам старая нганасанка давно сказала, что ты ножку подставишь брату. Не плечо, а ножку, чтобы он споткнулся и со своим торгом, и рудником. Ты слышишь, Киприян Михайлович, я говорю об этом впервые. Так что опасайся своего брата. Пусть это будет сказано не к празднику, а к месту. А ты, Петр Михайлович, подумай, чем навеял бабушке Манэ такие думы. Думы за горами, а беда за плечами. А свалить хочешь ты, а не я или Инютин.

У Петра Михайловича озноб пробежал по спине. Он удивился, откуда старая нганасанка знает о его замыслах. «Язык нигде не распускал, а только в голове ношу. А она, стерва, отгадала думки мои», – удивился он силе нганасанской колдуньи. Не только удивился, но даже испугался. «А если она знает о моих домогательствах Катерины и выскажет Киприяну? Тогда конец. Он разорит меня в два счета и из дома выгонит», – запереживал младший брат.

Но все же перед мужиками решил оправдаться:

– Смешно! Вроде грамотой владеете, а поверили колдунье. Я сейчас пойду язык ей вырву, стерве.

– Успокойся, Петр Михайлович! Бабка зря не балаболит. Ее даже шаман побаивается. Она правдивая вещунья! – остановил его Буторин.

– Врет она! Видно, вином угостили, и она стала мне кости мыть. Да я за своего брата на штуцер пойду Пуль не побоюсь. А вы усомнились во мне? Страшно, что меня за Каина держите!

– А что же ты заришься на мое богатство? У нас все едино, кроме жен и детей. И то ты на мою жену когти точишь. На похоть весь изошел. Проходу ей не даешь. Перед тобой стоит трое мужиков, двое из них год без баб, а никто даже в мыслях не задел мою Катерину. Почему? Да потому, что дорожат и моей, и своей честью. А ты, как кобель, принюхиваешься, будто своей жены мало. Говорю при мужиках, не скрывая. Может, совесть проснется.