Читать книгу "Сказки сироты: Города монет и пряностей - Кэтрин М. Валенте"

Руина плакала, и слёзы смывали с её лица мельчайшие частички плоти. Рвач смотрел на свою госпожу огромными чёрными глазами, полными кошачьей скорби.

Джинния тоже смотрела на женщину в чёрном, чьи красные глаза затуманились от отчаяния.

– Я не могу вернуть тебе язык, – медленно проговорила Ожог, отбросив с глаз пламенеющие волосы, – но я могу тебя исцелить. – Она прочистила горящее горло. – Ну попытаться. Мои дни желания завершены, Кайгал об этом позаботился. Но, если ты освободишь меня, я попробую…

– Как мы откроем клетку? – спросил леопард.

– Рискну предположить, что, если твоя госпожа притронется к прутьям, они обратятся в камень, и разбить их будет не труднее, чем любой другой камень.

– И что ты сделаешь, если мы тебя освободим? – Леопард нерешительно поскрёб землю.

Ожог посмотрела на восток, через потрескавшуюся землю с её испорченным золотом и суетливыми мышами.

– Кохинур была права. Я старая, мне почти четырнадцать и осталось недолго. Я отправлюсь домой, в Аджанаб, чтобы побеседовать с подругой-паучихой, потанцевать с сиренами, вспыхнуть в хвосте Фонаря и разок-другой погладить волосы Утешения. Я бы глядела на Карнавал и слушала Аграфену каждое утро, когда солнце благословляет её смычки. Я хотела бы узнать, как там мои жёны. Я бы рассказала Час такую историю, такую историю! – Королева джиннов закрыла глаза, подведённые огнём. – Я бы искупалась в Варени и послушала, как звенят колокола, а потом, когда всё закончится, прижалась бы щекой к пальцам Симеона и упокоилась.

Красные глаза Руины наполнились слезами. Подняв руки, она отбросила свой чёрный капюшон на спину. Под ним были редкие волосы и тонкая словно бумага кожа. Сквозь чёрные пряди просвечивал череп, а запавшие щёки были прозрачными. Она была сделана из стекла, постепенно превращавшегося в песок. Губы у неё были сухие, белые и потрескавшиеся; хотя она их разомкнула, не раздалось ни звука. Она протянула обе руки к клетке, и, когда её пальцы коснулись костей джиннов, прутья мгновенно сделались пористыми и красными, словно на них посмотрел василиск. Беззвучный смех вырвался из искалеченного рта Руины и смешался с её мучительным плачем. Клетка задрожала и покраснела, стала красной, как дом Руины, её туфли и отец. Когда она отпустила прутья, Ожог приложила к ним раскалённые добела ладони, и они обратились в белую лаву. Джинния освободилась; дымные волосы, более не сдерживаемые корзинами, раскинулись вокруг, как пролитая вода.

– Что ты сделаешь с ней? – взволнованно прошептал кот, подбираясь ближе к хозяйке.

– Мой милый котик, – с улыбкой сказала джинния. – Я вдохну в неё жизнь. Нет такого камня, чтоб не плавился в огне будто масло… Если огонь достаточно горяч.

– Ей будет больно? – Пятнистая, покрытая золотой шерстью голова Рвача беспокойно вертелась из стороны в сторону.

– Очень больно.

Ожог сделала глубокий вдох и словно вобрала в себя саму пустыню. Её грудь треснула, под чёрной кожей вспыхнули угли, яркие точно два солнца; потом то же самое случилось с её руками и щеками. И вот она вся засияла, надула щёки, приготовившись, и затаила дыхание; разрисованные ладони начали светиться. Она выдохнула, и ветер, пламя её дыхания были белыми, точно Звезда в центре города. Руина погрузилась в свет. Рвач сжался и попытался отползти прочь, опалив свой хвост. Руина горела красной свечой посреди безжизненной пустоши. Даже после того, как Ожог с хрипом и кашлем выдохнула последние огни, мёртвая девушка стояла, воздев руки к небу; плоть с неё падала яркими кусками, точно пепел, летящий прочь от летнего костра.

Она погасла через несколько часов.

Однажды посреди пустоши между Уримом и Аджанабом на иссохшую землю, покрытую тёмными трещинами, что простирались во все стороны, как лозы в поисках воды, упали три тени. Три длинные тени лежали, тёмные и спокойные, на поверхности разбитой пустыни. Женщина, джинния и леопард смотрели друг на друга поверх золотой земли. Женщина рухнула на колени. Её тело было обожжённым, розовым и покрытым волдырями, но целым. Её волосы полностью сгорели, и лысая голова блестела в последних лучах солнца. Она прижала свои живые, яркие как кровь руки к мягкому животу и закричала, а потом засмеялась и расплакалась.

В Саду

Уже почти рассвело. На детей лился призрачный синий свет, испещрённый звёздами. Длинные тени лежали на снегу. В центре Сада погасли огни, жаровни у Врат потухли, превратившись в дымные угли. Придворные разбрелись по дворцовым комнатам, наполнив желудки рогом носорога и коричным вином, а собаки с бубенчиками на ошейниках прыгали, хватая хозяек за подол. Шнуры, что удерживали ветви каштанов в форме часовни, развязали, и те радостно распрямились, расправили красную кору, приняв обычную форму. Леса за пределами Сада были тёмными и глубокими, в них пели соловьи и скворцы, копошась в снегу в поисках солнца. Озеро, окружённое замёрзшим камышом, было тихим, как мир перед рассветом; робкий заяц проверял лапой толстый ли лёд.

Мальчик и девочка сидели, прижавшись друг к другу в поисках тепла. Мир перед рассветом очень тих, но и очень холоден. Казалось, что всё вокруг завоевал синий цвет, даже губы девочки.

– Вот и всё, – сказал мальчик. – Больше ничего нет.

Девочка открыла глаза. Её волосы были влажными от растаявшего снега, алое платье в сумерках казалось чёрным.

– Это была прекрасная история, – сказала она. Улыбка расцвела на её лице, точно лилия.

Мальчик нахмурился, его лицо стало зрелым и очень серьёзным.

– И больше не будет других, странных и прекрасных. Всё закончилось.

Девочка нежно коснулась его лица, провела холодными пальцами по его щекам.

– Думаешь, тебе было лучше не спрашивать меня в тот день, почему мои глаза такие тёмные, словно озеро перед рассветом?

– Нет… но я думал… я думал, что-то должно произойти. Гром и молнии или жуткая колонна дыма. И что-то ужасное появится.

– Не знаю, – сказала девочка. – Мне никто не говорил, что должно случиться.

– Может быть, – пылко зашептал мальчик, – ничего и не случится. Я буду приходить к тебе каждый день, пока не стану Султаном, а потом ты придёшь ко мне во Дворец и сядешь за мой стол без вуали.

Девочка закрыла глаза. Глубокая чернота её век замерцала в снежном синем свете. На них не двигались буквы, они были тёмными, гладкими и пустыми: всего лишь отметинами, чернилами. Сова пролетела над их головами, возвращаясь домой после ночной охоты.

– Наверное, – сказала девочка, – всегда наступает момент, когда все истории заканчиваются, всё погружается в синеву, черноту, тишину, и рассказчику не верится, что это конец. Слушатель тоже не хочет в это верить, и оба, затаив дыхание, с пылкостью паломников надеются, что ещё не всё, будут и другие сказки; много сказок, цепляющихся друг за дружку словно звенья одной цепи. Они ждут, и деревья ждут, и воздух, и лёд, и лес, и Врата. Но нельзя навечно перестать дышать, и все сказки заканчиваются. – Девочка открыла глаза. – Даже мои.