Читать книгу "Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле - Фредерик Кемп"

Под статьей редакторы поместили большие фотографии трех лидеров союзников с язвительными подписями: «Президент Кеннеди хранит молчание»; «Макмиллан идет на охоту»; «Аденауэр оскорбляет Брандта».

В передовой статье говорилось:

«Мы вступили в западный альянс, поскольку верили, что это будет наилучшим решением как для Германии, так и для Запада. Большинство немцев, подавляющее большинство, по-прежнему убеждены в этом. Но это мнение изменится, если некоторые из партнеров в момент, когда дело Германии находится в большой опасности, равнодушно заявляют: «Права союзников не были затронуты».

Дело Германии в огромной опасности. Прошло уже три дня, и до сих пор ничего не сделано, кроме протестов союзных комендантов Берлина, изложенных на бумаге.

Мы разочарованы!»

Более сдержанная берлинская газета «Тагешпигель» уловила дух времени, поместив огромную, разделенную на четыре части карикатуру, которая пользовалась огромной популярностью.

В каждой части главным героем был стареющий лысый американец в темном костюме, галстуке-бабочке, с указующим перстом. На нем был ярлык с надписью: «Запад».

На первой картинке Запад содрогался от ударов, которые Сталин наносил палкой по его голове. Он только говорил: «[Ударь меня] еще раз, и я возьму большую палку». На второй картинке Запад с двумя шишками, одна – от ударов Сталина, а на второй надпись: «Венгрия». На третьей картинке крошечный Ульбрихт, который бьет Запад палкой с надписью: «Закрытие внутригородской границы». На четвертой, последней, картинке оскорбленный, избитый Запад и надпись: «Und so weiter» – «И так далее и тому подобное».

Утерев пот со лба, Брандт сказал стоявшим перед ним двумстам пятидесяти тысячам берлинцев, что закрытием границы Советы «дали своей комнатной собачке Ульбрихту небольшую дополнительную цепь». Почувствовав настроение толпы, Брандт сказал: «Мы не можем помочь нашим согражданам в секторе и нашим соотечественникам в зоне нести это бремя, и для нас это горькая пилюля! Мы можем только помочь им тем, что покажем, что поднимаемся, чтобы встать вместе с ними в этот час отчаяния!»

Толпа вздохнула с облегчением – Брандт наконец выразил их тревогу.

Брандт провел параллель между диктатурой Ульбрихта и Третьим рейхом. Он назвал закрытие границы «новым вариантом оккупации Рейнланда Гитлером. Только сегодня этого человека зовут Ульбрихт». Ему приходилось перекрикивать оглушительные аплодисменты, а это было непросто, поскольку он совсем охрип из-за постоянных предвыборных выступлений и непрерывного курения.

Брандт сделал паузу перед той частью речи, в которой он обращался к Соединенным Штатам и Кеннеди. К недовольству многих, он начал с того, что сказал несколько слов в поддержку американцев. «Без них танки будут неуклонно продвигаться вперед», – заявил Брандт.

Люди только собрались аплодировать, как он выразил их собственное разочарование Кеннеди.

«Берлин ожидает большего, чем просто слова, – заметил Брандт. – Он ожидает политической акции». Толпа взорвалась аплодисментами, когда он сказал, что сообщил в письме президенту Кеннеди свое мнение. «Я со всей прямотой изложил ему нашу точку зрения», – закончил он под одобрительный рев толпы.

Овальный кабинет, Белый дом, Вашингтон, округ Колумбия

Утро среды, 16 августа 1961 года

Президент Кеннеди был разгневан.

Он счел письмо бургомистра Брандта, полученное с утренней почтой, оскорбительным и дерзким. Даже с учетом берлинской ситуации Брандт перешел все границы, используя выражения, которые ни один мэр города не имел права использовать в переписке с президентом страны. С каждой прочитанной строкой в Кеннеди крепла уверенность, что это письмо прежде всего было нужно Брандту для его предвыборной кампании.

Брандт назвал закрытие границы вторжением, «самым серьезным в послевоенной истории города, начиная с блокады». Он открыто упрекал правительство Кеннеди: «В то время как в прошлом коменданты союзников выступали даже против парадов так называемой Национальной народной армии в Восточном Берлине, на этот раз, после военной оккупации восточного сектора Народной армией, они ограничились запоздалыми и не слишком энергичными шагами». Он обвинял союзников в том, что тем самым они поддержали «незаконный суверенитет правительства Восточного Берлина».

«У нас теперь есть государство искусного вымогательства», – возмущался Брандт.

Он сказал Кеннеди, что хотя это не ослабило желания жителей Западного Берлина бороться, «но вызвало определенные сомнения относительно решимости трех держав и их способности оказать сопротивление».

Он согласился с Кеннеди в том, что существующие четырехсторонние гарантии относятся только к Западному Берлину и его жителям, присутствию там войск и доступу в город. «Однако, – подчеркнул он, – Берлин – это кровоточащая рана немецкого народа, которую бередят колючей проволокой и коваными сапогами». Брандт предупредил Кеннеди, что Берлин может превратиться в «гетто» и утратить «свое предназначение как пристанище свободы и символ надежды на объединение». Больше того, сказал он, «вместо бегства в Берлин мы можем столкнуться с бегством из Берлина», поскольку жители утратили уверенность в том, что у города есть будущее.

Далее в письме Брандт изложил ряд предложений, опять игнорируя тот факт, что он всего лишь бургомистр города и, вообще, в этом случае предполагается двусторонний обмен мнениями, но на уровне канцлера и президента, а не бургомистра и президента. Брандт хотел, чтобы Кеннеди внес берлинский вопрос на рассмотрение в НАТО, поскольку Советский Союз «нарушил Декларацию прав человека самым возмутительным образом». И наконец, он призывал Кеннеди значительно увеличить американский гарнизон в Берлине.

Брандт закончил письмо следующими словами: «Я считаю ситуацию достаточно серьезной, господин президент, поэтому написал Вам со всей откровенностью, как это возможно только между друзьями, которые полностью доверяют друг другу». И подписал письмо: «Ваш Вилли Брандт».

Кеннеди кипел от злости. Письмо было начинено политическим динамитом. Брандт насыпал соль на открытую рану Кеннеди, уже уязвленного обвинениями в том, что проявил слабость на Кубе, в Лаосе и Вене. Наибольшее раздражение вызвали у Кеннеди последние строки письма, в которых Брандт упомянул о дружбе и доверии к президенту.

«Доверие? – презрительно фыркнул президент, размахивая письмом. – Я вообще не доверяю этому человеку. Он ведет кампанию против старика Аденауэра и хочет опозорить меня. С какой стати он называет меня своим другом?»

Государственный департамент и Белый дом были вне себя от злости, что Брандт обнародовал содержание письма во время выступления, то есть до получения письма Кеннеди, преследуя цели предвыборной кампании. Администрация представила дело таким образом, что американская пресса разразилась потоком негативных комментариев. «Нью-Йорк дейли ньюс» назвала письмо Брандта «грубым и самонадеянным». Комментатор газеты «Вашингтон ивнинг стар» Уильям С. Уайт осудил «обычного мэра», который «пытается определять внешнюю политику не только своей страны, но и всего Запада, адресуя личные сообщения президенту Соединенных Штатов… демагогам ничего не стоит собрать возбужденную толпу, как это делает господин Брандт, чтобы облить презрением Запад за бездействие». Возможно, позже письмо Брандта подтолкнуло бы Кеннеди на более активные действия по защите Берлина, но в данный момент самой решительной оказалась журналистка Маргарет Хиггинс, которой президент показал письмо, сидя в кресле-качалке в Овальном кабинете. Известная американская журналистка, освещавшая события Второй мировой войны и корейской войны, была близким другом президента. «Скажу откровенно, господин президент, в Берлине растет подозрение, что вы собираетесь предать западных берлинцев».