Читать книгу "Девичьи сны - Евгений Войскунский"

– Не претендую, – отрезает Штейнберг. – Я не философ вообще, не натурфилософ в частности. Мне понадобилось целых семьдесят лет, чтобы прийти к простой мысли, к догмату Аристотеля: «Natura non facit saltus».

– Просвети, пожалуйста, старого дурака, не сведущего в латыни.

– «Природа не делает скачков».

– Ага, saltus. Сальто мортале… Послушай, латинист. Двадцатый век только тем и занят, что опровергает этот ветхий догмат.

– В том-то и дело! Люди, будучи частью природы, начисто об этом забыли. Они подстегивают, нахлестывают ее, как обезумевший возница лошадей, и лошади несутся вскачь – куда? Природа содрогается в конвульсиях землетрясений, наводнений, кислотных ливней. Уж не говорю об ожесточении, с которым люди истребляют друг друга. Войны, социальные эксперименты, террор уносят миллионы жизней. Хватит, хватит… Слишком много ретивых благодетелей… Оставьте человека в покое. Пусть он пройдет свой естественный путь, предназначенный природой… или судьбой… медленно и плавно минуя возрастные этапы… без скачков… Жизнь – не экспериментальное поле, жизнь – это таинство. Она самоценна. Нельзя пускать ее вскачь…

Круглов, слушая, все с большим изумлением смотрит на старого друга. Не похоже это на Штейнберга. Хоть и сдерживает он себя, а волнение прорывается – в словах, в интонации, в том, как палкой постукивает по перилам мостика. Да что это с ним, куда делись его невозмутимость, ирония?

– Ладно, – обрывает вдруг Штейнберг самого себя. – Разговорился… Пошли, Вера нас ждет.

Вера Никандровна встречает их у калитки.

– Ну что это вы запропастились? Чай успел вскипеть и остыть, а вы…

– Вера, у меня в чемоданчике банка бразильского кофе, – говорит Круглов. – Сейчас достану.

– Пей, если хочешь, сам. Мы кофе не пьем.

Вера Никандровна за минувшие годы постарела, похудела, на щеках прорезались сеточки мелких морщин. Она в простеньком зеленом платье-халате, босая.

– Ну хоть колбасу прими в подарок. – Круглов поднимается на веранду, проходит в дом.

– Галка спит? – спрашивает Штейнберг. – Не буди ее, пусть отсыпается.

– Не крутись под ногами, Рекс, – говорит Вера Никандровна собаке-овчарке, пытающейся привлечь к себе внимание хозяев. – Пусть отсыпается. Леня, мне показалось вчера, когда ты их привез, что у Галочки что-то произошло.

– Вечно тебе что-то кажется. Просто умученная от городской жизни.

Круглов спускается с веранды во дворик, протягивает Вере Никандровне палку колбасы в целлофане.

– Спасибо, Юра. У нас такой не бывает. Садитесь, мальчики.

Они садятся на скамьи за деревянный некрашеный стол под яблоней.

– Это финский сервелат, – говорит Круглов. – На День Победы дали в заказе фронтовикам.

– Хорошо живете в столицах, – говорит Штейнберг. – Сервелат кушаете. Артишоки небось тоже выдают?

– Молчи, домовладелец.

Они едят дымящуюся овсяную кашу. Еще на столе хлеб и крупно нарезанная Верой Никандровной колбаса.

– Да, я домовладелец, – подтверждает Штейнберг. – А что, это плохо? Это, если хочешь знать, главное достижение моей жизни. У человека должен быть свой дом и свой сад. Но каких трудов это стоило!

– Не говоря уже о деньгах, – дополняет Вера Никандровна. – Пришлось продать всю нашу библиотеку. – Она кидает Рексу кусок колбасы, тот ловит на лету и еще просит, повизгивает. – Хватит, Рекс. Финский сервелат не для собак.

– Собаки, – замечает Штейнберг, – похожи на детей: так же пылко любят колбасу. Но есть, конечно, и различия между ними.

– Тонкое наблюдение, – говорит Круглов одобрительно.

– Еще овсянки, Юра? – спрашивает Вера Никандровна.

– Нет, спасибо. Домик у вас, в общем, ничего. Плохо, что сортир во дворе. И комнат всего две, маловато.

– Бог даст, пристроим третью, – говорит Штейнберг. – Этот дом принадлежал младшему сыну Юсуфа Юсуфова. Помнишь старика?

– У которого вы снимали полдома? Он еще жив?

– А что ему сделается? По его воспоминаниям и моим расчетам ему не менее ста пятнадцати лет. Он родился вскоре после отмены крепостного права.

– Я так и думал, что он участвовал в добровольном присоединении Кавказа к России.

– За истекшие полвека твои шуточки не стали умнее. Так вот, старик жив. Умер его младший сын, тоже, конечно, старик, дом опустел, и Юсуф продал его нам сравнительно дешево. Юсуф – редчайший пример выживания человека в смертоносных условиях. Войны и революции. Коллективизация. Нашествие. Гибель братьев, сыновей. Выселение балкарцев в казахстанские степи. Десять раз у него вырубали или загаживали сад. Сто раз он должен был сгинуть, сдохнуть, окочуриться. Ан нет. Вот я тебя свезу к старику, пусть он сам изложит, в чем секрет его долголетия.

– Так чай или кофе будешь пить, Юра? – спрашивает Вера Никандровна. – Чай? Тебе покрепче?

– Все равно.

– Никакого секрета нет, – говорит она, наливая чай в большие чашки. – Просто Юсуф всю жизнь держится за свой клочок земли.

– Его отдирают, а он держится, – уточняет Штейнберг. – Но не только в этом заключается штука жизни.

Кто-то стучит у калитки. Вера Никандровна идет открыть, слышен взволнованный женский голос.

– Так в чем же штука жизни? – спрашивает Круглов, отпивая из чашки.

Но Штейнберг молчит.

Возвращается Вера Никандровна.

– Леня, я иду к Савченкам. Что-то с их Димкой стряслось, весь горит.

– Галка проснется – сходит посмотрит Димку.

– Нет, я схожу. Галочка будет спать до обеда.

С белой сумкой, вынесенной из дому, она направляется к калитке.

– Вера, туфли надень! – говорит ей Круглов, но она не отвечает, только головой качнула.

– У нее теперь пунктик – босая ходьба, – говорит Штейнберг. – Да тут недалеко, через дом. В поселке есть медпункт, и фельдшер многоопытный, только ленивый, все равно, чуть что, бегут к Вере.

– Она ведь не терапевт, не хирург…

– И не дантист, – кивает Штейнберг. – Она и не делает операций, и зубы не удаляет. Но заговорить может.

– То есть как?

– Ну, у Веры свой подход к болезням. Лечит она главным образом травами. И между прочим, бесплатно. Если ты наконец кончил пить чай, то пойдем, я хочу показать тебе сад.

Сад совсем маленький – несколько яблонь, айва, груша, две-три клумбы цветов и аккуратный квадратик земли, над которым торчат зеленые метелки.

– Видишь эти всходы? Ты не представляешь, сколько трудов положено, чтоб раздобыть семена. Это венерин башмачок. – Штейнберг делает паузу, чтобы насладиться эффектом.

– Замечательно, – говорит Круглов. – А где же араукарии?