Читать книгу "Хивинские походы русской армии - Михаил Терентьев"

Не знаю решился ли хан на подобный решительный шаг, но видимо, что высказав его, он испугался, потому что начал меня спрашивать: «Если государю угодно будет взять ханство, где мне разрешат жить? Оставят ли меня здесь? Как велико дадут мне содержание? Достаточно ли оно мне и семье моей будет?» и т. д. Понятно, что на все подобные вопросы я мог отвечать только одно: что русский государь не обижает даже таких людей, которые осмеливаются идти против него, как, например, беки Шаара и Китаба, и что понятно, если его величеству угодно будет милостиво отнестись к просьбе хана, то и он, как человек, преданный государю, не будет обижен.

Видя волнение хана и успокоив его, я счел полезным посоветовать ему прежде хорошенько обдумать свою мысль, но отнюдь не разглашать и не сообщать никому; если вздумает писать подобное письмо, то чтобы и письмо это не доверял мирзе, а писал собственноручно, во избежание всяких лишних толков и разговоров.

Хан уехал, но до настоящего времени письма, о котором выше была речь, я пока не получал.

Вернувшись из своей поездки вверх по Аму-Дарье, 27 числа, я нашел в Петро-Александровске двух туркменов с левого берега, представивших мне два письма от старшин туркменских родов иомудов и имралы; копии с переводов этих писем при этом имеют честь вашему высокопревосходительству представить. Одно из писем за 8 печатями старшин, другое печатей не имеет. Содержание писем почти одинаково: в одном жалуются на хана и его правительства за различные притеснения, которые им, туркменам, делаются, и что русская власть допускает делать это, веря во всем только хану; просят разрешить им по делам обращаться ко мне помимо хана и для этого ездить сюда; в другом, более кратко изложенном, но без печатей, просят: или дозволить им откочевать из ханства, или подчинить их себе. Не отвечая на письма на бумаге, я поручил людям, доставившим письма, сказать от меня старшинам, что изложенную ими просьбу я представлю вашему высокопревосходительству, но что, так как туркмены подданные хана хивинского, которого русская власть признает, как хана, то я не имею права иметь с туркменами помимо хана никаких сношений и что вследствие этого не могу дозволить им по делам обращаться прямо ко мне; что туркмены, жалуясь на хана, и сами не могут сказать, что ведут себя справедливо и честно, чему примером служит их частое неповиновение хану и те грабежи, к которым они допускают своих родичей.

Вышеприведенный разговор с ханом и заявления в письмах туркменов, хотя весьма различные между собой по тону, имеют тем не менее большую связь и общность; и с той, и с другой стороны высказывается мысль одна: присоединение ханства к России; не следует ли воспользоваться этими обстоятельствами и теперь же порешить этот вопрос, к которому мы неизбежно должны рано или поздно придти, т. е. присоединить ханство к империи и теперь же занять его?

Смею высказать вашему высокопревосходительству, что настоящее положение ханства действительно не нормально; положим, жалоба туркменов во многом неосновательна; если хан хивинский и казнил нескольких из их людей, то не без причин: если чиновники хана перебрали деньги, то не так много, как они, туркмены, заявляют; тем не менее положение туркменов тяжело; они не могут заставить себя покоряться там, где они привыкли властвовать, подчиняться той власти (сартам, как они говорят, с видимым презрением в письме), которую они признают бессильною, и не могут уважать потому.

Хан бессилен, он сам это сознает и высказывает; если он все время справляется как-нибудь с делами, то только благодаря нашей силе и поддержке. Периодические движения вверенного мне отряда на левый берег в 1874 и 1875 г. поддерживали его власть над туркменами; достаточно было в нынешнем году не пойти, чтобы ханство расклеилось. Пойти снова отряду не трудно; нужно думать, что и опять движение, если оно было бы предпринято, произвелось бы, как и в 1875 году, без выстрела, но мне кажется, что от подобных движений достигается не польза нашим интересам, а прямой вред. Умудренные горьким опытом, туркмены понимают, что с русскими войсками им тягаться не под силу, а потому с 74 года они ни разу не позволили себе какой-либо дерзкий поступок прямо против нас; наши войска, являясь в ханство защитниками хивинского правительства, которое туркмены ненавидят, — волей-неволей озлобляют их против нас, — нас, которым они сами охотно, как видно из приложенных писем, желают и готовы подчиниться.

Так как присоединение ханства к России должно рано или поздно состояться и этот вопрос не может подлежать сомнению, то остается только найти удобное к тому время; время это, по моему мнению, настало.

Считал моим долгом высказать вашему высокопревосходительству свои взгляды на данный вопрос, а затем ожидаю указаний, как поступать, если заявления, подобные сделанным туркменами, будут повторяться.

С глубоким уважением и совершенною преданностью имею честь быть вашего высокопревосходительства покорнейший слуга(подписал) Н. Иванов».

В ответ на это Кауфман предложил Иванову снова сходить на ту сторону, и сам написал военному министру письмо от 25 сентября, из которого мы привели уже одну выдержку насчет Куня-ургенча. Кауфман писал еще, что не может безусловно согласиться с мнением Иванова насчет присоединения ханства, так как это вызовет большие расходы.

Нет сомнения, однако, что присоединение Хивы в данную минуту не вызвало бы никаких усложнений ни во внутренней, ни во внешней политике, так как и саму инициативу этого дела можно было предоставить хану. Расходы занятия покрыла бы сама Хива. Достаточно было бы перевести гарнизон Петро-Александровска в столицу ханства, а на его место прислать из Самарканда новый батальон.

Обошлось бы это не очень дорого, а сберегло бы нам немало денег во время ахал-текинской экспедиции, так как переставшая быть независимою Хива уже не поддерживала бы упорства туркменов.

Конечно, занимать Хиву в 1877 г. было уже поздно, так как у нас на руках была уже война с Турцией, но тем более жаль, что этого не сделано было в 1875 или 1876 г., одновременно с занятием Кокана… Просьбу хана о занятии его столицы русским гарнизоном следовало поддержать. Это не было бы присоединением ханства к России, но мысль Петра 1 о русской гвардии при хане была бы осуществлена. Черняев или даже Абрамов не пропустили бы такого случая и, конечно, не стали бы спрашивать позволения. Припомним, что 1860–1876 годы были временем политики «свободы действий» или развязанных рук, провозглашенной кн. Горчаковым. Черняев взял Ташкент, Абрамов взял Яны-Курган, а знаменитый Невельской занял устье Амура совершенно без всякого разрешения и вполне самовольно, и что же? Один получил бриллиантовую шпагу, другой — следующий чин, а Невельскому воздвигнут памятник! И великого Суворова хотели предать суду за такое же самоволие, но великая Екатерина сказала: «Победителя не судят» и наградила своего верного слугу.

Англичане также многими своими приобретениями обязаны частной предприимчивости, а за нами такого же права признать не хотели.

Между тем красноводский отряд выступил 5 августа, а 30-го вступил в хивинские пределы, причем 130 верст безводного пространства молодые солдаты, из коих состоял отряд, прошли образцово. На кол. Дехча Ломакина ждало посольство от хана с подарками и сластями на 50 верблюдах (это до 600 пудов). Ломакин роздал бухарским посланцам и прислуге 150 червонцев и приступил к бурению колодцев на безводных переходах. 5 сентября он стал на кол. Салах-Бент, в 35 верстах от Куня-ургенча. Сюда прибыл к нему с конвоем из 25 казаков, при 1 ракетном станке, и генерал Иванов.