Читать книгу "Наваждение Люмаса - Скарлетт Томас"

Но эти ученые… Такой изысканный язык…

Так все-таки голубая или зеленая? Эбби, ну решайся же наконец.

Интересно, у всех людей душа весит одинаково или у одних больше, а у других меньше? Я спросила об этом у доктора Макдугала, и он сказал, что, вероятно, все души весят одинаково, но его эксперимент поможет окончательно разобраться в этом вопросе.

Я представляю себя саму лежащей на такой вот больничной кровати-весах в ожидании собственной смерти.

А потом вдруг слышу у себя в голове голос: «Мисс Эбби Лэтроп!»

Пауза — и тот же голос говорит: «Тс-с! Она тебя не слышит, забыл?»

Ой… Как странно. Я закрываю коробку. Пожалуй, присяду на минутку.

Нет! Я больше не позволю этим голосам мною управлять. Мама немедленно потащила бы меня в церковь, но вряд ли я решусь пройти через это еще раз. Может, если просто занять себя чем-нибудь… Да, мамино лекарство от всех бед: не сиди без дела! Или, еще лучше: не сиди без дела и ступай на свежий воздух! Подсыплю мышонку побольше опилок, сделаю его похожим на дорогую шоколадную конфету — и НЕ БУДУ поддаваться разным там фантазиям.

Я бросаю взгляд на номер 57. Он будет следующим, если эта затея с учеными сработает.

Но… Пожалуйста, помолчи! О…

Какое странное чувство — быть одновременно собой и Эбби Лэтроп. Когда я — это Эбби Лэтроп, я слышу только свой собственный голос. Когда я — это я сама, я слышу и голос Адама тоже.

— Эриел, — снова говорит он.

Мое существо и существо Эбби Лэтроп сейчас так плотно сплелись друг с другом, что уже трудно различить, где заканчиваюсь я и начинается она. И все же я продолжаю говорить ей о том, какая она никчемная дура, и теперь она бегает по сараю, схватившись за голову и выкрикивая: «Демоны! Убирайтесь! Вон отсюда!»

— Ты не слишком с ней церемонишься, — говорит мне Адам.

— Знаю, — говорю я. — У меня такое чувство, как будто я нападаю на себя саму! Отпусти мышей! — командую я у нее в голове. — Всех до единой!

Она принимается думать о своих источниках дохода, и о холодной зиме, и об изящном почерке, которым написано письмо от ученых, и о том, что теперь у нее нет повода для встречи с доктором Макдугалом, и…

— Отпусти мышей! — говорю я ей. — И ты больше никогда не будешь слышать голосов.

И тогда Эбби Лэтроп встает и дрожащей рукой отодвигает деревянные засовы на всех клетках.

Может, и надо было сделать это как-то поизящнее, но главное, что все получилось.

Дисплей все еще включен. Я смотрю на кнопку с надписью «Выход», и мы снова оказываемся в тропосфере. Мы немедленно бросаемся обниматься и знаем, что нам нет никакой необходимости рассказывать друг другу о том, что только что произошло. У меня словно гора свалилась с плеч: я больше ничего не должна Аполлону Сминфею. Но тяжесть того, что я знаю теперь о страданиях, превращает эту упавшую с плеч гору в крошечную пылинку, которую я стряхнула с рукава. И я все равно чувствую, как кто-то не дает мне покоя — на этот раз, конечно, не Аполлон Сминфей. Какой-то другой долг пришел на смену первому, хотя я пока не очень понимаю, какой именно.

Тропосфера выглядит так же, как и всегда, если не считать того, что теперь, когда я включаю на дисплее карту, видно, что мы находимся в тысячах миль от того места, из которого стартовали. И еще карта выглядит теперь по-другому, и я знаю, что с ней не так: на ней тут и там стоят отметки в виде желтых кружочков — и они наверняка означают станции метрополитена. Карта показывает, как я могла бы выбраться отсюда, если бы это было то, чего я хочу.

Нам нужно перенестись в начало 1890-х, чтобы найти Люмаса, а мы ведь уже в 1900-м. Мы перебираемся из Массачусетса в Нью-Йорк через коммивояжера и затем находим редактора газеты, чей дедушка живет в Англии. Из его сознания уже рукой подать до 1894-го — следующего после публикации «Наваждения» года. Дальнейшие прыжки мы совершаем почти без заминок. Для начала покрываем большую часть времени, а потом в последний раз преодолеваем расстояние, медленно продвигаясь по Лондону до тех пор, пока не оказываемся у входа в издательство Люмаса. И человеком, в чьем сознании мы оказываемся, становится мистер Генри Беллингтон, двадцати трех лет от роду. С толстым манускриптом под мышкой.

Мы условились не разговаривать, пока находимся в сознании других людей, поэтому мне остается самостоятельно составлять впечатления о вещах, которые меня окружают. Больше всего в викторианском Лондоне меня поражает удивительная тишина. Но мистер Беллингтон не согласен. Его этот город подавляет и наводит тоску — своими попрошайками и ворами и густым черным дымом. Просто он не привык к миру воздушного транспорта, автомобильных двигателей, мобильных телефонов и непрекращающегося монотонного гудения электричества где-то на заднем плане.

Веллингтона проводят в издательство.

И вот: всего два прыжка — и мы уже в сознании редактора Люмаса.

Мне нужен лишь его адрес. Может, он есть у меня в памяти? Да, есть.

Теперь — прочь из здания: через голубя, сидящего на оконном карнизе, оттуда — в экипаж, где сидит молодой банкир, а потом начинается улица Стрэнд, и мы выходим из кэба. А отсюда я просто потихоньку перескакиваю от одного человека к другому, пока не оказываюсь наконец у входа в дом Люмаса. Вот только люди, в чье сознание я запрыгиваю, не желают здесь останавливаться, и, прыгнув несколько раз лишь затем, чтобы стоять на месте, я выбираю на дисплее «Выход» и снова оказываюсь в тропосфере — вместе с Адамом.

— Классно получилось, — сказал он.

Я оглянулась по сторонам. Мое сознание обошлось с этой частью тропосферы странно — и довольно небрежно. Хотя по-прежнему казалось, что мы находимся в каком-то футуристическом городе, этот район похож скорее на съемочную площадку голливудского фильма, в котором нужно быстренько изобразить Лондон 1890-х. Кажется, что регуляторы громкости выкрутили здесь до предела. Брошенные экипажи валялись повсюду точь-в-точь как в берлемовской версии тропосферы, но у меня они выглядели так, будто бы их набросали схематично — мне вроде бы и хотелось, чтобы они здесь были, но в то же время я не очень хорошо представляла, как они выглядят. Над улицей висел диккенсовский туман — правда, Диккенса я толком не читала, поэтому и туман у меня тут был какой-то неуверенный и накрывал улицу вполсилы, словно никак не мог определиться с тем, что он на самом деле такое — просто туман или угольная пыль вперемешку с дымом из лондонских труб. А еще здесь стоял, прислоненный к ограде из кованого железа, старинный велосипед.

Мощенная булыжником улица, все постройки — из красного кирпича. Много магазинов, и у всех — аляповато оформленные фасады. По одну сторону улицы магазины казались мне более знакомыми, чем по другую. Среди множества прочих построек я увидела заведение под названием «Музыкальный банк», а также вегетарианский ресторан. Все эти места были мне знакомы: они — из рассказов и романов, которые я читала. Правда, «Музыкального банка» в Лондоне быть не должно, он из «Эдгина». Но зато вегетарианский ресторан — из «Союза рыжих» Конан Дойла. По другую сторону улицы находились магазинчики с не менее вычурно оформленными вывесками, но они были мне незнакомы. Тут тебе и скобяная лавка, и ювелирная, и банк, и табачный магазин, и книжный. Чуть дальше на вымышленной стороне улицы обнаружился паб, который мерцал на дисплее точно так же, как жилища Аполлона Сминфея, а еще — самые разные кофейни. До этого я никогда еще не встречала в тропосфере пабов.