Читать книгу "Имена мертвых - Александр Белаш"

Куда стремится человек в чужой стране? К своим, к землякам. Это естественно.

— Один вопрос, сеньора, — есть здесь кто-нибудь из Маноа? Я работал на норвежской нефтяной платформе, два года без отпуска, едва не разучился говорить… Все по-английски да по-английски! Северо Эрнандес, так меня зовут, сеньора, а каково ваше досточтимое имя? Я нес эти цветы, чтобы сложить их перед вами, ибо только ваша красота достойна этого букета…

Пожилая сеньора Пилар польщена словами Северито. Милый, галантный, языкастый малый этот Северо, и его друзья-нефтяники тоже неплохи, при деньгах. А их подарки! О Пресвятая Дева, они словно собрались озолотить толстуху Пилар, а ведь она всего-навсего консьержка общежития!

— Вы похожи на мою мать, донья Пилар, — целовал ее пухлые руки Северо; Пилар хихикала и млела. — Будьте нашей благодетельницей!

— Да, — поерзав и угнездившись, откровенничала Пилар, — всем здешним девушкам я как дуэнья. Я никогда не позволю всяким свистунам и прощелыгам обольщать их! Пускаю только респектабельных сеньоров, тех, кто умеет зарабатывать и ищет нежную голубку себе в пару… А сколько счастливых свадеб я сладила! Я знаю всех невест в этих местах, во всех домах «Азии». Чистые славные девушки, истинные католички.

— Жаль, тут нет индеанок, — проронил немногословный Леандро. — Из них получаются самые лучшие жены. Прекрасные хозяйки, не прекословят, а что касается супружеских дел…

— И слышать не хочу бесстыжества! — Пилар сделала вид, что затыкает уши. — Все после венца, после венца, мои голубчики, до этого и помышлять не смейте!.. А индеанки есть, как же не быть. И курибока, лесные по отцу, и мамелюки — что по матушке, и даже чистокровные, но городского воспитания.

— Расскажите, донья Пилар! — умолял Северо, а Леандро и Эдберто навострили уши.

— …и Ана-Мария Тойя; она учится на нефтяного химика, но, может, кто-нибудь заставит девочку забыть про колбы и мензурки…

«Уж мы заставим», — мысленно пообещал Леандро.

— …но она отсюда съехала куда-то в Мунхит, к одной сеньоре… Долорес… Долорес… ах, память — забыла фамилию. Еще каплю текилы, Северито — для прочистки памяти. Она, Ана-Мария, здесь порой бывает. У нее друзья в сто сорок втором доме по Остинрике, напротив трамвайного парка.

Как и эти новоприбывшие маноанцы, Ана-Мария брачных планов не строила, хотя у алуче свадьбы играли рано; у иных молодок в двадцать два уже четверо малышей-разнолеток и пятый на подходе. В Чикуамане детство часто кончалось с наступлением материнства, минуя юность, но за это матери-алуче не стыдили своих дочек, а соседи звали вчерашних девочек почтительно — grandes. Она тоже хотела стать взрослой как можно скорей, вот и сошлась впопыхах с Роке Гонсалвешем, потому что он выглядел сильным, надежным. Но город — не сельва, тут другой обычай. Пока не выучишься, на ноги не встанешь — о семье забудь.

И в этом были свои преимущества.

Год, два, несколько лет можно ходить на танцы, принимать ухаживания парней и выбирать, кто ласковей, добрей и симпатичней, наконец — у кого виды на жизнь серьезней. Чтоб без отца, без матери замуж выходить — так без промаха.

Откуда-то изнутри, из опасной темноты подспудных мыслей и неосознанных желаний — тех, что снятся, но с языка не срываются, — выплыл образ темноволосого, крепкого, почти квадратного боевика, уже дважды являвшегося Ане-Марии за минувшие дни. На миг вернулись боль, отчаяние и страх, охватившие ее в прихожей, острое и напряженное чувство опасности, что возникло при встрече с ним на Сколембик — и внезапное влечение. Ана-Мария вновь испугалась, но ЭТО было сильнее страха, это был внутренний порыв, стремление увидеть, сблизиться, прикоснуться — ни для чего, просто так, чтоб сердце успокоилось. Положить ладони на его грудь и закрыть глаза — казалось, тогда она обретет покой и ощутит себя в безопасности. Таким же — невысоким, сильным, с черными, масляно блестевшими волосами — был ее отец.

Выходя из «Каса де лос Рейес», Ана-Мария привычно обвела глазами улицу, но не заметила ничего тревожного.

Темно-зеленый «ситроен» с голубой наклейкой прокатной фирмы «Эфер» остался стоять, но стоило Ане-Марии удалиться метров на семьдесят, как из «ситроена» вылез Северо и пошел следом. Немного погодя из машины выбрался и Леандро; он перешел Остинрике и двинулся в том же направлении по противоположной стороне.

На Северо Ана-Мария обратила внимание лишь в трамвае маршрута № 7, через четыре остановки. То ли араб, то ли «латинос». Как-то он слишком старательно смотрит в окно, хотя смотреть там не на что.

Или — показалось?..

Она велела себе успокоиться, не дурить и не брать в голову. Просто малый недавно приехал в Дьенн, вот и пялится на все подряд, удивляется чужим порядкам.

Но незнакомец вышел вместе с ней у площади Оружия, где надо было пересесть на мунхитскую электричку. Правда, здесь он быстро исчез.

Чтобы избавиться от опасений, Ана-Мария сошла на следующей станции — «Авторемонтный завод». Предлог банальный, даже глуповатый — купить вафельных трубочек с кремом; пусть кто угодно примет ее за сладкоежку, мечтающую располнеть — плевать. Приняв у продавца пакет, она указала на бутылки с лимонадом, выставленные в витрине, и воспользовалась этим, чтобы осмотреть пространство справа от себя.

Высокий брюнет в неброском плаще и узкополой шляпе рассеянно озирал площадку перед станцией, как бы поджидая кого-то. Для поздней осени он был чересчур загорелым и… явно приезжим издалека.

Ана-Мария жевала хрусткую трубочку, давясь приторно-сладким кремом, а мысль была одна: «Загорелый человек в плаще сел в соседний вагон».

Опасения начали подтверждаться.

Скорей бы добраться до дома, где «троупер».

Марсель, Лолита — все забылось напрочь; в ушах звучала поговорка, которую любил падре Серафин — «Кому воскресенье, а кому погребенье».

Это плохой, очень плохой уик-энд со страшными снами наяву.

Звенели колеса, рокотал мотор под полом вагона, а Леандро, уединившись в туалете, говорил с Эдберто по рации:

— Нет, она в поезде. Четвертый вагон.

— Мы будем в Мунхите раньше электрички, — ответил Эдберто, и Северо, сидевший за рулем, прибавил скорость.

Глава 3

«Сейчас, — подумал Герц, открыв глаза и преодолев смутную, зыбкую паузу между сном и явью, когда тающие сновидения кажутся частью реальности. — Сейчас она возьмется за меня».

Туманное серое утро медленно, беззвучно освобождалось от холодной сырости, наполнявшей воздух после тяжелого вечернего дождя. За окнами из стылой дымки постепенно проступали оцепеневшие сучья деревьев. О ходе времени напоминали лишь часы, и по часам Герц угадывал действия Стины.

«Почти ровесница. Сколько ей? семьдесят два?» Время щадило ее — или темперамент итальянки не давал состариться. Стройное тело; легкий, быстрый шаг и звучный голос. С годами глаза Стины стали глубже, речь — мягче; юная свежесть увяла, но внутри ощущалась та же упрямая сталь. Непросто будет объясниться с нею.