Читать книгу "Вы хотите поговорить об этом? Психотерапевт. Ее клиенты. И правда, которую мы скрываем от других и самих себя - Лори Готтлиб"

А сейчас, объясняет он, он согласился на семейную психотерапию, потому что и так многое потерял: маму, сына, может быть, даже себя. И он хочет бороться за Марго, пока не стало слишком поздно.

Поэтому недавно они с Марго начали – нерешительно, деликатно – говорить о Гейбе и о многих других вещах. Они постепенно узнают, кто они есть в этот момент жизни и какой для них будет дальнейшая жизнь. Каким бы ни был результат, рассуждает Джон, возможно, парная психотерапия сможет помочь.

– Но если этот парень идиот… – начинает Джон, но я его останавливаю.

– Если вы рассуждаете в таком ключе, – говорю я, – то я предлагаю вам остаться здесь до тех пор, пока у вас не появится больше информации. Если психотерапевт хорош, процесс может оказаться для вас дискомфортным, и мы сможем обсудить ваши чувства здесь. Давайте попробуем разобраться вместе, прежде чем вы примете решение.

Я думаю о том времени, когда сомневалась в Уэнделле, когда я переносила свой дискомфорт на него. Я вспоминаю, как гадала, не обкурился ли он, впервые заговорив со мной о моем горе. Я вспоминаю, как в один момент считала его банальным, а в другой – скептически относилась к его словам.

Может быть, нам всем необходимо сомневаться, протестовать и задавать вопросы, прежде чем отпускать что-либо.

Джон рассказывает мне, что в ту ночь, когда он не мог заснуть, он начал думать о своем детстве. Когда он был маленьким, говорит он, он мечтал стать врачом, но у его семьи не было денег, чтобы отправить его в медицинский институт.

– А я и понятия не имела, – говорю я. – Каким именно врачом?

Джон смотрит на меня, как будто ответ очевиден.

– Психиатром, – говорит он.

Джон – психиатр! Я пытаюсь представить его, работающего с пациентами. «Ваша свекровь сказала что? Ну и идиотка!»

– Почему именно психиатром?

Джон закатывает глаза.

– Потому что я был ребенком, чья мать умерла. Очевидно, я хотел спасти ее, или себя, или вроде того. – Он делает паузу. – А еще потому что я был слишком ленив, чтобы стать хирургом.

Я восхищена его самоанализом, хотя он по-прежнему прикрывает свою уязвимость шуткой.

Но Джон продолжает. Он подал документы в медицинский институт, уповая на финансовую помощь. Он знал, что окончит институт с огромными долгами, но считал, что с зарплатой врача сможет их выплатить. Он хорошо учился в колледже, особенно ему давалась биология, но поскольку ему приходилось работать по двадцать часов в неделю, чтобы оплатить учебу, его оценки были не так высоки, как могли бы быть. И конечно, не так высоки, как у его подготовленных одногруппников – отличников, которые зубрили ночами напролет и получали высшие баллы.

Тем не менее он прошел собеседование в нескольких институтах. Но члены комиссии все равно отпускали «двусмысленные шутки» о том, насколько великолепно его экзаменационное эссе, и пытались манипулировать его ожиданиями, учитывая хороший, но не выдающийся средний балл. «Вам нужно быть писателем!» – сказали несколько интервьюеров, как бы в шутку, но как бы и нет. Джон был в бешенстве. Разве они не поняли по его документам, что он работал, одновременно добирая необходимые баллы для поступления? Разве это не доказывает его преданность делу? Его рабочую этику? Его способность справляться с трудностями? Разве они не поняли, что россыпь четверок и одна идиотская тройка – показатели вовсе не его способностей, а того факта, что у него никогда не было времени полноценно учиться, особенно оставаться после занятий, когда лабораторные затягивались?

В конце концов Джон поступил в медицинский, но финансовая помощь оказалась меньше, чем он рассчитывал. И поскольку он знал, что не сможет работать во время учебы в институте так же, как в колледже, он отклонил предложение и уселся перед телевизором, размышляя о своем будущем. Его отец – учитель, как и покойная мать – предложил Джону преподавать естественные науки, но Джон не мог выбросить из головы известную поговорку: «Те, кто не может делать, учат». Джон мог делать (он знал, что справился бы с программой института), ему просто нужны были деньги. А потом, пока он сидел перед телевизором и проклинал свое незавидное положение, ему пришла в голову идея.

Он подумал: «Черт, я же могу писать эту ересь».

Недолго думая, Джон купил учебник по написанию сценариев, настрочил эпизод, отправил его агенту, чье имя нашел в справочнике, и был принят в штат сценаристов одного сериала. Сериал, по его словам, был «полным бредом», но план был таков: писать три года, заработать нормальные деньги и снова поступить в медицинский. Однако через год его позвали в команду куда более перспективного сериала, а еще через год наняли на один из самых популярных проектов канала. К тому моменту, когда он накопил достаточно денег, чтобы подать документы в медицинский институт, на полке в его квартире-студии стояла «Эмми». И он решил не поступать заново. Что, если на этот раз он не попадет ни в один из институтов? Кроме того, он хотел зарабатывать деньги – безумные суммы, которые он поднимал в Голливуде, – чтобы его будущие дети не сталкивались с подобным выбором. Теперь, говорит он, у него столько денег, что его дочери могут отучиться в медицинском несколько раз.

Джон вытягивает руки, переставляет ноги. Рози открывает глаза, вздыхает и снова закрывает их. Он продолжает, рассказывая, что помнит, как стоял на сцене во время награждения со всей командой сериала и думал: «Ха! Вот вам, кретины! Можете взять свои письма с отказами и засунуть их себе в задницы! Я получил гребаную “Эмми”!»

Каждый год, по мере того как шоу зарабатывало все новые награды, Джон испытывал извращенное чувство удовлетворения. Он думал обо всех тех людях, которые не верили в то, что он достаточно хорош, но вот и он – с кабинетом, полным «Эмми», банковским счетом, полным денег, пенсионным портфелем. В его голове крутилась мысль: «Ничего из этого они не могут у меня отобрать».

Я думаю о том, как «они» отобрали у него мать.

– Кто «они»? – спрашиваю я Джона.

– Чертовы экзаменаторы в медицинских институтах, – говорит он. Ясно, что его успех был порожден не только страстью, но и желанием мести. И я спрашиваю у него, кто «они» сейчас. У большинства из нас «они» есть среди зрителей, даже если никто на самом деле не наблюдает за нами, по крайней мере, не так, как нам кажется. Люди, которые наблюдают за нами – которые на самом деле видят нас – не беспокоятся о фальшивой личности, о том шоу, которое мы показываем. Кто эти люди для Джона?

– Ой, да ладно, – говорит он. – Всех заботит то шоу, которое мы показываем.

– Думаете, меня заботит?

Джон вздыхает.

– Вы мой психотерапевт.

Я пожимаю плечами. И что?

Джон расслабляется на кушетке.

– Когда я катался по полу со своей семьей, – говорит он, – меня посетила максимально странная мысль. Я подумал, что мне хотелось бы, чтобы вы нас увидели. Чтобы вы увидели меня в эту конкретную минуту, потому что я чувствовал себя как совершенно другой человек, которого вы не слишком знаете. Потому что здесь, знаете, у нас сплошной тлен и уныние. Но по пути сюда сегодня я подумал: возможно, она знает. Возможно, у вас есть что-то вроде психотерапевтического шестого чувства, и вы видите людей насквозь. Потому что – и я не уверен, это из-за ваших надоедливых вопросов или садистских молчаний – мне кажется, вы меня понимаете. И я не хочу, чтобы вы сейчас собой чересчур возгордились, но мне кажется, вы составили более полную картину моей настоящей человеческой сущности, чем кто-либо еще в моей жизни.