Читать книгу "Аут - Нацуо Кирино"

Уже появились утренние звезды, но его они не интересовали. Сатакэ лежал с закрытыми глазами, стиснув зубы, чтобы не дрожать от холода. Спать не хотелось, он просто пытался восстановить лицо и голос Масако Катори. Снова и снова извлекал из памяти отдельные фрагменты, соединял их, а потом разбрасывал. Ее лицо, освещенное лучом фонарика, висело перед ним, как будто подвешенное в воздухе над парковочной площадкой. Внимательные, настороженные глаза, тонкие решительные губы, впалые щеки.

Сатакэ улыбнулся, вспомнив скользнувшую по нему тень страха.

«Не утруждайте себя, — сказала она. — Я в состоянии сама о себе позаботиться». Этот низкий глуховатый голос, голос человека, не принимающего никого и ничего, все еще звучал в его ушах, как стояла перед глазами ее растворяющаяся в темноте фигура. Следуя за ней по пустынной дороге, Сатакэ вдруг вспомнил другую женщину, а когда она обернулась, когда луч фонарика выхватил из тьмы бледное лицо с прорезавшими лоб тонкими морщинами, его пронзило острое, близкое к экстазу чувство наслаждения. Масако Катори так походила на ту, другую женщину: лицом, голосом, даже морщинками на лбу.

Та женщина была старше Сатакэ лет на десять. Но, оказывается, он ошибался, думая, что она умерла много лет назад; нет, все эти годы она тайно жила здесь, в этом унылом, скучном, грязном пригороде, под другим именем. Масако Катори. И ведь она тоже это почувствовала, потому что ни с того ни с сего спросила, не встречались ли они раньше. Вот тогда-то панцирь, за которым она пряталась, дал трещинку. Судьба, подумал Сатакэ.

Мысли вернулись к тому жаркому летнему дню, на семнадцать лет назад, когда он впервые увидел ту женщину на улицах Синдзюку. Кто-то сманивал девушек из клубов и массажных салонов, контролировавшихся его бандой. Тот, кто занимался этим — по слухам, женщина лет тридцати, бывшая проститутка, — действовал очень ловко. Мысль о том, что их водит за нос женщина, приводила Сатакэ в бешенство. Чтобы поймать ее, он не жалел ни времени, ни сил, расставляя повсюду приманки — надежных девушек, на которых можно было положиться. В конце концов она клюнула, заглотила крючок, договорившись встретиться с одной из них в кафе. Был душный вечер, ветер обещал дождь.

Он наблюдал из тени, повернувшись к ней спиной, чтобы не спугнуть. Ее было трудно не заметить — в коротком, без рукавов голубом мини-платье из какого-то блестящего синтетического материала, настолько плотно облегавшего фигуру, что его бросило в жар от одного лишь взгляда на нее. На ногах белые сандалии на высоком каблуке; лак на ногтях потрескался и стерся. Короткие волосы и тело, худое настолько, что через пройму платья была видна бретелька бюстгальтера. Но глаза… По ее глазам он сразу понял, что имеет дело с сильной и изобретательной женщиной. И еще эти глаза видели все вокруг. Конечно, она сразу заметила его и, развернувшись, бросилась в толпу.

Даже сейчас, по прошествии стольких лет, Сатакэ помнил выражение, появившееся на ее лице в тот момент, когда она поняла, кто он такой. Сначала вспышка злости — надо же, угодила в ловушку! — потом усмешка — попробуй-ка поймай! Несмотря на очевидную опасность, она нашла несколько секунд, чтобы поиздеваться над ним, и именно этот мимолетный дерзкий взгляд вывел его из себя. Найду! Схвачу и придушу как крысу! — поклялся Сатакэ. Вначале, расставляя ловушки, он вовсе не собирался ее убивать, а планировал всего лишь поймать и немного припугнуть. Но тот взгляд высвободил в нем что-то такое, о существовании чего он и сам не догадывался.

Погоня за ней по улицам города пробудила инстинкт охотника, и возбуждение нарастало с каждой минутой. Он и сам не понимал, что происходит. Догнать, прижать к ногтю — нет, это было бы слишком просто. Отпустить, дать почувствовать себя в безопасности, поиграть как кошка с мышкой, а потом напасть и… Тогда он еще не знал, что сделает с ней потом. На город опускались сумерки, тепло раскалившихся за день тротуаров смешивалось с растворенной в воздухе сыростью, и им все сильнее овладевали темные желания. Пробиваясь через запрудившие улицы толпы гуляющих, Сатакэ представлял, как прыгнет на нее сзади, схватит за волосы, повалит на землю…

Женщина, похоже, чувствовала погоню. Она перебежала забитую ползущими машинами Ясукуни-авеню и метнулась к ведущему в торговую галерею пассажу, поняв, должно быть, что наибольшая опасность может поджидать ее именно в Кабуки-Тё. Но Сатакэ знал район Синдзюку как свои пять пальцев. Притворившись, что выпустил ее из виду, он спустился к подземной стоянке, пронесся на полной скорости по переходу под автострадой Оуме и выскочил у противоположного конца галереи как раз в тот момент, когда она вышла из дамской комнаты совершенно уверенная, что оторвалась от погони.

Незаметно подойдя сзади, он схватил ее за руку. Рука была тонкая и немного влажная от пота.

Застигнутая врасплох, она повернулась и с ненавистью прошипела:

— Грязный ублюдок! Что б тебе провалиться со своими дешевыми фокусами.

Голос у нее был низкий, с хрипотцой.

— Думала, уйдешь, сука?

— Я тебя не боюсь.

— Посмотрим, как запоешь потом, — сказал он и ткнул ей в бок ножом, с трудом сдерживая желание зарезать прямо на месте.

Когда лезвие прошло сквозь ткань, женщина, похоже, поняла, что шутки плохи, и прикусила язык. По пути в его квартиру она вела себя спокойно: не звала на помощь, не плакала, не умоляла пощадить. Он держал ее за руку, удивляясь, какие тонкие у нее кости и как мало на них плоти. Кожа на лице тоже была тонкая, как бумага, и почти прозрачная, но глаза светились, как у бродячей кошки. Пожалуй, он мог бы позабавиться с ней, получить удовольствие, ломая ее сопротивление, но эти новые, неведомые прежде чувства сбивали с толку. Сатакэ никогда не воспринимал женщин иначе как игрушки, как средства развлечения, а потому всегда предпочитал иметь дело с хорошенькими покорными куколками.

В квартире было жарко и душно, как в парилке. Он включил кондиционер, задернул шторы и избил пленницу, не дожидаясь, пока в комнате станет прохладнее, утоляя желание, появившееся в тот самый момент, когда он только увидел ее. Она не стала молить о пощаде, не съежилась, закрывая лицо, даже не отвернулась — наоборот, проклинала его с еще большой злостью. Дерзость слов, неуступчивость характера, горящая в глазах ненависть — все это только добавляло ей привлекательности. Он хотел мучить ее, делать ей больно, избивать — и жить этим. В конце концов, когда ее лицо распухло до неузнаваемости, Сатакэ привязал ее к кровати и принялся насиловать. Как долго это продолжалось, сколько часов они оставались вместе — он не знал. Мир перестал существовать, от него остались только натужные вздохи кондиционера.

Они перепачкались потом и кровью. Кожаные ремни, стягивавшие ее запястья, врезались в плоть, и по ее рукам змеились красные ручейки. Всасываясь в ее распухшие губы, он ощущал во рту металлический привкус крови. В какой-то момент в руке у него оказался нож, и она вдруг вскрикнула; ненависть словно вытекла из ее глаз, и сопротивление ослабло, как будто она признала его победу, как будто отдалась в его власть; и тогда же им овладело отчаяние от того, что он не может войти в нее глубже… еще глубже… Оторвавшись от ее губ, но оставаясь в ней, Сатакэ повернул голову и увидел торчащий из нее нож. Ее вскрики указывали на приближение оргазма, и он задвигался еще быстрее, еще яростнее, сцепив зубы, испытывая небывалое наслаждение.