Читать книгу "Финист – ясный сокол - Андрей Рубанов"

Из княжьего дома вывели, под крики зевак и гром барабанов, жениха и невесту.

Нестерпимое сияние переливалось в складках их золотых одежд.

Я напряг зрение, чтобы рассмотреть подробности.

Жених, Финист-младший, – единственный сын князя, наследник верховной власти, – выглядел нездоровым и худым, однако держался прямо и смотрел твёрдо. Болезненность лица была замаскирована слоем золотой краски и сурьмы.

За женихом следовали его друзья, представители лучших семейств, также все в золоте, весёлые, заметно хмельные, с такими же сильно и ярко раскрашенными лицами.

Невеста была красива и стройна, с огромными синими глазами, тёмные волосы убраны в жемчуг; а сверх того – явно отличалась идеальным здоровьем и решительным настроем.

За ней шли её подруги в самых невероятных нарядах, какие только можно вообразить, в густейшем золотом и серебряном шитье, с запястьями, унизанными драгоценными браслетами, с самоцветными камнями в ушах, с тяжёлыми фамильными бронзовыми медальонами, доставшимися от прабабушек.

Следом за ними валили толпой прочие друзья, подруги и родственники, все как один столь же юные, счастливые и разодетые в пух и прах.

Всем им, включая жениха и невесту, было по пятнадцать – семнадцать лет; они родились уже после того, как я бежал из города; я никого из них не знал, это было совсем незнакомое мне поколение, молодые из Внутреннего Круга, дети моих друзей, соседей, одноклассников; если бы я не был изгнан, если бы остался, женился – моё потомство тоже сейчас танцевало бы в плотной, полупьяной свите княжьего сына.

Я тогда, на той крыше, таясь в темноте, дыша ледяным паром, глазея на праздник молодых – понял, что всё, проиграл; отстал от жизни.

Двадцать лет в бегах – это много даже для птицечеловека.

Лицо княжьего сына я, конечно, высмотрел в первую очередь.

Этот парень, совершенно мне неизвестный, на вид – едва оперившийся юнец, однажды должен был унаследовать верховную власть в моей расе.

Высокий, очень крепкий, с хорошим разлётом плеч, с выдающимися ключицами, осанистый, мягко шагающий – молодой Финист во всём продолжал породу своего отца, крупнейшего, значительного лидера, исполина божьей милостью.

Финист-старший правил городом на протяжении полувека.

Он считался жёстким, при нём конфликты между горожанами пресекались мгновенно и безжалостно; на самом же деле в правление старшего Финиста наша раса увеличилась числом, и ни один птицечеловек не был предан смерти, а изгнаны – единицы (я в их числе).

В последние годы в городе открыто говорили, что его правление войдёт в анналы и хроники как золотой век расы людей-птиц.

Князь Финист не был самым умным или самым сильным политиком – но был самым осторожным, а главное – дальновидным.

Он фактически отменил наказание для молодых людей, посещавших поверхность без официального разрешения (а таких было – каждый второй).

Он узаконил браки между бескрылыми женщинами и крылатыми мужчинами (что, собственно, и явилось причиной подъёма рождаемости).

Он никогда не опускал город ниже семнадцати тысяч локтей от поверхности, и никогда не передвигал его южнее первого холодного температурного пояса. Наша раса не знала ни тепла, ни сырости: мы росли в самом сухом и холодном воздухе, который только можно себе представить, мы привыкли к суровым условиям и закалились; в правление князя Финиста средний рост взрослых мужчин нашей расы увеличился почти на половину локтя.

И всё шло к тому, что князь Финист-старший будет, во славу Солнца, править небесным городом ещё двадцать, или тридцать лет, или больше; весь мой народ, как я видел теперь, сидя на крыше и наблюдая бурление хохочущей толпы, – смотрел в будущее уверенно и прямо.

Да, это был Золотой Век: как я себе его представлял по рассказам школьных учителей.

И младший Финист, наследник сверкающей и неоспоримой славы своего великого отца, тоже выглядел как порождение Золотого Века, как лучшее дитя, которое может родиться от лучшего родителя, как образчик благородства и физического совершенства.

И, разумеется, в этом совершенном, прекраснейшем, ясноглазом юноше был свой изъян; не бывает совершенства без изъяна.

Его лицо – если очень внимательно всмотреться, напрягая зрение, – хранило отчётливые, резкие следы старых ран, грубых, заживших порезов на скулах, на губах, на лбу.

Для меня, привыкшего к боли, к травмам, к рассечениям и переломам, эти следы на бронзовом лике княжеского наследника много значили.

Я увидел: однажды ему сильно досталось; однажды он влез головой вперёд в смертную западню и чудом уцелел.

Но толпа на площади, конечно, не хотела изучать шрамы на лбу жениха; плевать, какой у жениха лоб, всем была нужна невеста.

Её я тоже не знал, но полюбовался. Прямой нос, гордая грудь, в золоте и серебре от макушек до пят, самоцветные камни в ушах и на пальцах, а за спиной – свита из дюжины товарок, таких же юных, сверкающих глазами и богатствами.

Пока они шли по главной улице, в сиянии золота, в свете сотен факелов, под дождём из цветных бумажек и розовых лепестков, – народ азартно шумел, свистел и выкрикивал имена молодых.

К сожалению, в оре тысяч глоток я не сумел расслышать, как зовут невесту. Но невеста меня не интересовала.

Внизу, у дикарей – у всех племён и народов, мне известных, – был в ходу хороший обычай, имеющий большую практическую пользу. В день свадьбы любой гость мог обратиться с любой просьбой к жениху, невесте, их родителям и членам их семей – и такую просьбу обязательно следовало уважить. Свадьба считалась священным актом, очищающим дух всех её участников. В день свадьбы, когда семейными узами скреплялись не только двое молодых людей, но и оба их рода, – примирялись старые недруги, прощались обиды. И даже – в не столь уж редких случаях – насовсем прекращалась кровная вражда.

В моём небесном народе такого обычая не существовало.

Но теперь, размышляя о причинах появления в моей жизни бескрылой Марьи, обладательницы бронзовой трубы с полированными подзорными линзами, давней возлюбленной княжьего отпрыска, да притом решительной, отважной и, прямо сказать, отчаянной девушки, – я всё чаще думал, что Бог Света посылает мне возможность поправить мою искривлённую, погубленную судьбу.

Я не знал, как это сделать, но точно понимал, когда сделать.

Сейчас. Сегодня, или завтра, – пока гудит свадьба, пока люди расслаблены.

Мне следовало напрячь свой разум, обленившийся за два десятилетия, и придумать ловкую игру, в которой все лучшие ходы совершают две главные фигуры.

Я и Марья.

Моё вожделение давно пропало. Провести ночь, или две, или пять ночей с горячей дикаркой, истекающей соками, – это, конечно, прекрасно. Но она любила Финиста. Не меня.

Я глядел на него, физически совершенного, облитого золотом, с напряжённым взглядом, умным, но сильно затуманенным, и понимал, почему она отталкивала меня с таким презрением.