Читать книгу "Серебряный меридиан - Флора Олломоуц"

Джим приехал из города.

— Как ты?

— Вот, читаю, что мы натворили за год. И с этим жаль расставаться.

— Теперь нас ждет другое. Готовься к сообществам — «за» и «против».

— «За», Джим, только «за».

— Знаешь, я думаю, может, сделать паузу с фестивалем. Засесть здесь с тобой и венецианцами, никуда не мотаться?

— Ты устал. И волнуешься. Кроме того, Тим придумал что-то новое, ты же знаешь.

— Да, он звонил. Я не стал допытываться. Когда он приезжает?

— Завтра.

Тим всегда приезжал к Рождественским чтениям. Он еще в ноябре начал подготовку, взяв с меня обещание не вникать ни во что и предоставить ему полную свободу.

Глава XI

26 декабря в концертном зале Эджерли-Холла состоялась премьера. Тим Тарлтон впервые дирижировал своей симфонией La Fenice[219].

Тим попросил меня уделить ему несколько минут перед выходом на сцену. Я удивилась, зная, как он щепетильно относился ко всему, что могло нарушить его состояние перед выступлением. Голос его не слушался, он, сжав мою руку обеими ладонями, сказал:

— Эта симфония — тебе.

Я хотела было ответить, но он быстро продолжил.

— Подожди, послушай, меня. Ви, я хочу сказать, что значит для меня музыка, которую ты сейчас услышишь. Она о том, как я нашел тебя. Я боялся, что тебя вообще нет на свете. А потом мы познакомились. Я не хочу выстраивать догадки и мистические предположения, почему именно ты оказалась единственным человеком, с кем я могу быть самим собой. Ты одна без усилий, просто потому, что схоже устроена, понимаешь и видишь. И сейчас ты знаешь, как трудно мне говорить.

Он сжал мою руку, склонился над ней и, распрямившись, осторожно еще раз пожал. Через минуту это прикосновение передалось его скрипке.

Я видела, как он красив за дирижерским пультом, и думала обо всех нас — Джиме, Мартине и Энн, Форде и Линде и о нем. Линда для того однажды запела, чтобы покорить сердце изысканного, недоступного Форда. Маффин только для того когда-то занялся спортом, чтобы произвести неизгладимое впечатление на женственную, впечатлительную Энн. Джим написал свою книгу, чтобы найти меня. Я впервые когда-то написала свою первую строку, чтобы войти в его жизнь. Тим написал свою симфонию с посвящением «Моим друзьям». Этот концерт — признание всех всем в том, что мы живем, испытывая друг к другу чувства, наполняющие нашу дружбу. Старомодные друзья, супруги, артисты.

Первого января все снова встретились у нас. К вечеру Тим открыл рояль. Думаю, он сыграл нам весь танцевальный репертуар, какой знал. Фокстроты, квикстепы, музыка тридцатых годов, то, в чем Линда и Форд прославились как мастера. Да и мы с Джимом тоже. Немало вечеров мы протанцевали под эти мелодии в Вест-Энде. Только в этот раз я была зрителем и сидела на банкетке рядом с Тимом. Джим стоял рядом. Сью и Уилл, казалось, были в десяти местах одновременно. Энн, стоя сзади, обнимала за плечи Мартина, сидевшего на диване. Было хорошо — в нашей компании появился еще один родной человек — Тим Тарлтон.

Глава XII

Апрель. Для Виолы это было время исполнения надежд. Если Уилл родился осенью девять лет назад, как они с Джимом и надеялись, копией своего отца, то теперь — Виола очень хотела этого, но стараясь не выдать своего желания — эти двое появились на свет со всеми приметами того, что вырастут, как две ежевичные ягоды, созревшие на одном стебле, похожими на маму. Виола Беатриче Флора Эджерли и Джеймс Бенедикт Энтони Эджерли.

Она с детьми вернулась в Норфолк после первых недель их жизни, проведенных в городе. Джиму показалось, что появление на свет кареглазых Бетти и Джека сбросило не меньше десяти лет с ее и без того моложавой внешности. Виола почти не изменилась с тех пор, как он впервые увидел ее во дворе Гильдии печатников и газетчиков.

Джим перед их возвращением в Эджерли-Холл приготовил особый подарок.

Из дневника Виолы Эджерли

Джим держал меня сзади за плечи и вел перед собой. Я слышала, что Эмили и Геральд, Мэри и Энтони — наши родители, шли за нами и посмеивались. Только что Джим попросил меня выполнить его просьбу. Он завязал мне глаза платком.

— Это ребячество.

— Надеюсь, ты так не будешь говорить, когда увидишь то, что увидишь.

— Долго еще идти?

— Совсем чуть-чуть. Еще немного. Стой.

— Можно снимать?

Он медленно стянул косынку.

— Открой глаза.

Я открыла сначала левый, затем правый глаз и подняла голову. Мы стояли на втором этаже в нашем крыле, справа от библиотеки, перед дверью. Это была вторая спальня для тех, кто не спит, или предпочитает уединение в ночные часы. Мы с Джимом ею не пользовались. На двери висела записка, вернее сказать, вывеска наподобие табличек «ЗакрытоОткрыто», написанная размашистым почерком моего мужа — «Своя комната». Открыв дверь, я увидела свой мир. Свой стол, свои книги, свои компьютеры и другие вещи, пребывавшие в разных местах дома, порой забытые и даже потерянные, но очень нужные. Часть комнаты занимала детская. Со временем Бетти и Джек переселятся в свою детскую, но сейчас они будут жить в «Своей комнате». В пространстве, где можно быть собой.

— Вы не ошиблись, миссис Вулф. И все-таки вы не ошиблись.

Сегодня три месяца, как мы живем в «Своей комнате». Близнецы уснули. Я села за стол. Полузакрыв глаза, я втянула застоявшийся накопленный, точно в фамильной шкатулке, запах лоснящейся мелованной бумаги, краски и обреза, сшитого и проклеенного корешка. Я раскрыла новый, только что вышедший, роман Джима «25 марта». 25 марта — день основания Венеции.

Я сижу в своем деревенском доме. Смотрю на закат — мое любимое время суток любимого времени года и любимое состояние света в природе. Стараюсь писать, но не могу сосредоточиться. Все есть: кисти, палитра, на которую я уже выжала краски для задуманного сюжета. Есть персонажи, их облик, оттенки, голоса, даже реплики. Нет завязки. Несколько месяцев я размышляю над ней. Джим убеждает меня, что персонажи, даже только задуманные, начинают жить своей собственной незримой, еще никому неведомой, жизнью. Они сами расставят маяки на своем пути, не желая оставаться невидимками, и приведут к исходным, главным, ключевым и узловым сценам. На моем рабочем столе, за книгами, стоящими по обе стороны лампы, лежат чистые листы и ждут. Это ни с чем не сравнимое чувство творческого предвкушения и притяжения. Я хочу написать книгу о своих друзьях.

Ночью Виола не могла уснуть. Они долго говорили с Джимом. Потом наступила тишина. Они лежали, обнявшись, грея друг друга. Почувствовав, что сон скоро придет, Джим заговорил тихо, медленно, делая большие паузы, будто рассказывал быль или пел колыбельную.