Читать книгу "Виктор Астафьев - Юрий Ростовцев"

Слушай-ка, у меня есть два рассказа о войне — „пронзительные“, по печатному листу. Что надо для того, чтобы устроить их в библиотечку „Огонька“? Разъясни. В этих делах я олух и дурак.

Мне что-то сейчас не работается: наверно, втуне ожидаю хулу и брань разных бровманов за своих „Аистов“. Сволочи, вышибают недозволенными приемами перо из рук, никак не могу привыкнуть к оскорблениям, хоть на мне уже и места нету живого! Казалось бы, ну а вот поди ж ты! Это, наверно, оттого, что нету пятачка, аренки, где я мог бы стать в позицию с кулаками…

Как твои творческие дела? Что ты пишешь сейчас? Как твои материальные дела?

Не молчи. Пиши мне. Не забывай о в рассеянии сущих.

Крепко обнимаю тебя.

Твой К. Воробьев.

22.05.64».

Астафьев — из Перми, 3 ноября 1964 г.:

«Дорогой Костя!

Так уж получилось, что я тебе давно не писал. Хотелось книгу твою дочитать и куда-нибудь написать о ней. Но на мое предложение написать об „Аистах“ „Лит. Россия“ не откликнулась. Не до нас ей. И вот я маленько черкнул в нашу областную, молодежную газету. Надо бы написать побольше, поёмче, но куда?

Сообщаю попутно, что в № 12 журнала „Урал“ на твою книгу идет большая, добрая рецензия. Кроме того, все мои друзья-уральцы знакомы или знакомятся с твоей книгой по моему совету, и почти все они рады встрече с твоей книгой, и есть такие в письмах лестные выражения о тебе, что ну да пойди! Когда-нибудь их я тебе покажу. Думаю, что на съезде писателей мы сподобимся встретиться и познакомиться.

Я только что закончил повесть. Устал. Но отдыхать некогда. Было плохо с финансами — закабалился и получил аванс под киносценарий для Свердловской киностудии. Срок — 15 декабря.

Что ты нового пишешь?

А насчет „Радостей в Ракитном“ Нагибин был прав. Поднаплел ты там, брат. Это, пожалуй, самая твоя значительная, и, как ни странно, самая сумбурная и уязвимая вещь. В ней хорошее с плохим соседствуют, как каша с маслом, вперемежку.

С праздником тебя и семью!

Жму руку. Виктор».

Воробьев — Астафьеву:

«Виктор, привет, дорогой!

Спасибо за теплое слово. Кстати, а где Нагибин писал обо мне? Не читал. А вообще-то — пошли они, эти критики-хулители, на хрен. Но Ю. Нагибин — человек чертовски одаренный и умный. Этот парень мне нравится. Он может. Ему бы только поскорее постареть. Уж очень любит нравиться женщинам, а это погибель!

Рад за тебя. Значит, своротил, говоришь, повесть? Вот же счастливец! А я сижу в деревне (снял баньку) и пишу свою главную книгу. Мы ведь всегда пишем главную, а она, как правило, не получается, Сижу-сижу, а потом как вдарюсь куда-либо на озеро и как нарыбачусь до одури, и опять в баню.

Я не понял тебя насчет „Ракитного“. Чего ты брюзжишь, она же честная штука.

Витек, осточертела чужбина! Хочу в Русь, криком кричу — хочу домой! Рязанцы (там Н. Шундик, Солженицын, Абрамов и еще двое) советуют к ним, а квартиры нету. Буду пробовать обменять.

Между прочим, ведь меня, наверно, не пошлют литовцы на съезд. Может, надо через журнал или издательство какое-нибудь? Черте что, брат. Нет, пора удирать, пора. О чем твоя повесть? Война? Мир? Ты хороший писатель. У тебя несметная куча дара божьего, и сердце у тебя большое, зрячее и доброе. Только ты (сужу по рассказам „След человека“) иногда бываешь многословен, будто не доверяешь читателю, рассусоливаешь, не оставляешь места для подтекстового чтения. Это у тебя от обилия чувства. Ты как жеребенок на весеннем ромашковом лугу — вырвался и заиграл. Скупее давай, скупее. Но я ведь не читал твоих больших вещей — здесь нету их. Может, прислал бы, если есть? А то нехорошо не знать друг друга. Да и подработать надо на тебе. Может, „Молодая гвардия“ захочет рецензию. Она поддерживает мне штаны тем, что изредка присылает рукописи читать. Дерьмо несусветное, приходится ругаться и поучать, а это противно.

Пиши, не молчи годами.

Обнимаю. К. Воробьев.

7. XI.64».

От Астафьева на почтовой карточке, отправлена 15 апреля 1965 г.:

«Дорогой мой Костя!

С весной Победы!

Живи долго, солдат!

Пиши много и будь также умел и тверд пером, как начал. Да не соблазнит тебя — русского бойца — работа на литературной кухне, поближе к каше, да будешь ты всегда в бою и на передовой! И я, кривой, не строевой, тоже буду двигаться за тобою на позиции!

Обнимаю — Виктор».

Воробьев — Астафьеву:

«Вить, здорово!

Всего на два дня позже тебя я приехал в Москву, — ребята из „Сов. России“ сказали, что ты был. Жалко, что не встретились! Видался с Чивилихиным, он шел с Сякиным водку пить, звали меня, а я чуть живой был от канунного заседания и не мог пойти.

Что твой геморрой? Цветет или пропал? Выреж его к чертям, ты ж молодой и талантливый. Чивилихин рассказал мне, как он назвал твою прозу чистой слезой, а я вдруг взял и пустил сам слезу. Ну, посуди сам, к чему тебе геморрой? Пускай он втачивается Бабаевскому!

Друг мой, брат мой, надо сдавать командировку, а она не отмечена. Можешь это? Попытайся. Но в любом случае верни бумажку, а то я пропаду.

Написал повесть, отдал в „Н. мир“. Советуют кое-что убрать. Очень хочу, чтобы ты прочитал. Она всего 160 стр. А писал около двух лет. И денег нету.

Не молчи подолгу.

Обнимаю и целую. К. Воробьев.

10.07.65».

От Астафьева на почтовой карточке, без даты:

«Дорогой Костя!

С праздником!

Был в твоих краях курских. Город очень хороший, хотя и провинциально-глухой, но местность вокруг — сила! Переезжай-ка ты на Родину. Там Женька Носов живет. Хороший человек и писатель. Будете друзьями.

Твой — Виктор».

Воробьев — Астафьеву:

«Вить, здравствуй!

Слушай-ка, ты, песенная душа! Ты не мог, черт тебя заласкай, писать как-нибудь „побрежнее“? Два часа надо, чтобы расшифровать твою открытку! Как присной памяти академик Иван Кобков пишешь. А как же тебя печатают машинистки, а?

Я тоже тебя поздравляю с осенним праздником. Желаю тебе удачной книги, килограмм денег и всего, что нам всем нужно.

Что ты делал в моих Курсках? А Носов кто? Я не читал его. Ох, хочу на родину! Я ведь чуть не смылся в Рязань, да не вышло с жильем. Остается одна надежда — купить хатку где-то, крестьянскую, рублей за 200–300. Иначе ни хрена не получается. Я уже прощупывал почву насчет Курска. Но мне сказали, что тамошний секретарь обкома терпеть не может писателей, и рассчитывать на жилье там нельзя.

Читал объяву на твою повесть в „Новом мире“. Я тоже отдал туда первую часть романа. Вроде бы взяли, т. е. заключили договор и прислали авансец, но сказали, что штука трудная и надо еще „делать“. А я и так „делал“ ее два года!