Читать книгу "Дмитрий Донской - Наталья Павлищева"

Но все равно, Василий, обняв мать и братьев, бросился к отцу:

— Отец! Благодарю тебя!

— За что? За то, что по моей воле в Сарае три года сидел, а потом еще год по чужим странам скитался?

— Я всегда, каждую минуту чувствовал тебя рядом, чувствовал твою поддержку. Я знал, что ты позаботился, чтобы мне было сытно и мягко, чтобы меня охраняли и берегли, чтобы хорошо учили и вовремя помогли бежать.

Дмитрий Иванович ничего не мог ответить, и без того непослушные, часто сводимые судорогой губы вовсе перестали подчиняться. Как и правая рука. Но все же обхватил своего первенца левой, прижал к себе, и вдруг из его глаз покатились скупые мужские слезы. Сын и сам не стеснялся плакать, спрятал лицо на отцовской груди и рыдал.

А у двери рыдала Евдокия, она только сейчас поняла, сколько душевных сил стоило мужу пребывание сына в Орде, как он старался даже на расстоянии помочь ему, предусмотреть все. А она? Все выговаривала и выговаривала, что забыл сына, что не вспоминает его каждую минуту. Но все ее слова ничего не значили перед его настоящей заботой, причем заботой молчаливой, без похвальбы и стенаний.

Княгиня вдруг опустилась на колени у постели мужа и тоже спрятала лицо у него на груди:

— Прости меня, Митя.

— За что?

— Я не знала, что ты все время заботился о Васеньке.

— А кто ж о нем позаботится, если не отец? Верно, сын? — вдруг подмигнул князь.

А сам Василий вдруг сообразил:

— А где Соня? Я ее не видел.

— Ты много кого не видел. И Настю, и Петю, и Анечку…

Сын изумленно протянул:

— Ма-ать…

Та полыхнула краской смущения и, чтобы отвести разговор, рассмеялась:

— А Соню замуж без тебя выдали. За Федора Рязанского.

— Это за сына Олега Ивановича? А как же?..

И без объяснений было ясно, о чем хотел сказать сын, Дмитрий улыбнулся:

— Мы теперь в мире.

— Да ну?

— Сергий Радонежский помирил.

— А я… меня тоже вроде как обручили…

— С кем?! — ахнули родители.

А ну как с ордынской княжной какой?! Василий смущенно улыбался:

— С дочерью князя Витовта Софьей.

— Ну, то ладно, — облегченно вздохнули князь и княгиня.

— Митя, а помнишь, как Ягайло нашу Соню сватать хотел? Не с одним литовцем, так с другим породнимся.

— Ничего, жили бы они хорошо, да был бы мир с Литвой.

— Ягайло, сказывают, на польской королеве женится.

Снова все пошло на лад, и князь с постели поднялся, делами занялся… Но, чувствуя, что дни его сочтены, Дмитрий старался как можно больше передать сыну. Рассказывал, учил, напоминал, заставлял думать самого. Иногда при таких беседах присутствовала и княгиня. И тогда сын дивился, насколько разумными были советы и ответы матери. Дмитрий Иванович смеялся:

— Так она же со мной все эти годы правила! И когда только успевала детей рожать?

— А между твоими вопросами! — смеялась в ответ Евдокия, старательно скрывая свое беспокойство за мужа. Уж кто-кто, а она хорошо видела, как все тяжелее даются ему подъемы по лестницам, попытки сесть в седло… Устало княжье сердце перебарывать все невзгоды, на него свалившиеся.

Тем паче что произошло то, чего никак не могли ждать все, знавшие двух братьев, Дмитрия и Владимира. Такого и в страшном сне не приснится, но только вдруг рассорились меж собой два неразлучных брата! А все из-за наследства! Началось все с Нижнего Новгорода, там снова Борис Константинович столкнулся с Василием Дмитриевичем, пытаясь разобраться, кто же из них наследник? И почти сразу встал вопрос: а кто наследует Москву и Владимирское княжение после Дмитрия?

У Владимира Андреевича в Серпухове нашлось немало горячих голов, принявшихся нашептывать дурные советы в уши князю. Никогда Владимир не требовал себе власти, никогда на Москву не зарился, а тут точно сглазил кто, поддержал требования своих советчиков. Дмитрия Ивановича обидело даже не желание опередить племянника, а сам торг при нем, живом! Понимая, что это дело бояр, великий князь приказал советчиков схватить и, развезя по разным городам, чтоб не общались, держать в узилищах! Сам провинившийся князь оставался в Серпухове.

Владимир быстро понял, что натворил, а потому повинился перед братом, просил у него прощения и подписал новую докончальную грамоту о том, что будет младшим братом и наследнику Дмитрия, кто бы то ни был.

Все разрешилось хорошо, но это оставило еще одну зарубку — на и без того больном сердце великого князя….

На дворе весна, зазеленела большая береза под окном, которой удалось выстоять даже в пожар при Тохтамышевом разоре. Сквозь приоткрытые ставни доносился шум Москвы… В княжеском тереме напряженно ждали.

Сам князь сильно болен, он уже не вставал с постели, едва мог говорить, но вдруг попросил, чтобы из обители привезли игумена Сергия Радонежского, а еще собрались бояре. Все поняли, что разговор пойдет о духовной, видно, князь сам чувствовал, что остались последние деньки. А княгине и плакать нельзя, она снова на сносях, нельзя дитю вредить.

Сергий приехал тотчас, бояре собрались быстро. Дмитрий Иванович обвел взглядом стоявших подле его ложа немолодых сильных людей. Дмитрий Михайлович Боброк… Тимофей Васильевич Вельяминов… Иван Родионович Квашня… Федор Иванович Кобылин… С ними вместе стоял на поле Куликовом. Но разглядывать бояр было некогда. Принялись за составление духовной.

Все расписал Дмитрий Иванович, все распределил. Оставив своим наследником Василия, завещал он до взросления князя править княгине Евдокии Дмитриевне, и после сыновьям мать во всем слушать. А еще завещал никогда не поднимать друг на дружку оружия, жить мирно и со всеми бедами справляться сообща…

В тереме крик, но это радостный крик. Впервые подал свой голос младенец, восьмой сын князя Дмитрия Ивановича и княгини Евдокии Дмитриевны. Назвали малыша Константином. Мать была слаба от страшных переживаний, а муж подойти к ней и поцеловать за восьмого сына уже не мог. Он лежал на своей постели непривычно тихий и спокойный, чуть отрешенно глядя вверх. Лежал, вспоминая всю свою жизнь.

Что успел? Так ли жил? Родил двенадцать детей, поставил новый Кремль в Москве, сильной, а иногда и жестокой рукой заставил прекратиться вражду между княжествами. Они все признали главенство Москвы. Побил Бегича на Воже. Побил Мамая на Куликовом поле. Но главное все же то, что Русь объединилась, пусть не до конца, пусть еще многое предстоит, но с ней считается даже Орда!

Вдруг князь почувствовал, будто поднимается над своей постелью, над теремом, над Москвой и видит сверху то самое Куликово поле, где, пока еще живые, стоят русские воины, изготовившиеся к битве. И уже не было страшно, что что-то сделал не так, что зря загубил чьи-то жизни. Он много лет боялся именно этого — что по его вине гибли смелые воины. Но страшное избиение в его жизни было только одно, то самое, между Непрядвой и Доном. Он корил себя за страшные жертвы, а люди назвали его Донским в память о победе. Значит, простили погибших? Или просто поняли, что иначе было нельзя?