Читать книгу "Право на одиночество - Ника Соболева"

— Я знал, что тебе понравится. Это твой город.

— Почему ты так думаешь?

— Ну, — он вздохнул, — это трудно объяснить. Когда я впервые побывал в Венеции, то сразу заметил необычайную обречённость этого города. Она здесь в каждом здании, даже в воде. Словно всё вокруг знает, что когда-нибудь исчезнет. В тебе есть эта обречённость. А ещё — сочетание тепла и холода. С одной стороны — тёплые цвета, особенно летом, яркое солнышко, а с другой — холодный ветер, туман, безрадостные дожди, обшарпанные здания. В тебе тоже сочетаются тепло и холод.

Я улыбнулась, задумчиво рассматривая вид из окна. Возможно, Антон прав. Значит, стоит познакомиться с городом поближе.

— Ты не обиделась, пчёлка?

— На что? Ты всё правильно сказал.

— Хорошо… А когда ты была в Болонье в марте, никуда так больше и не вырвалась?

— Нет. Выставка отняла очень много сил, да и времени у нас с Максимом не…

Я запнулась на этом имени. По коже побежали мурашки, а где-то внутри меня словно открылась кровоточащая рана. Я зябко повела плечами. Антон это заметил.

— Не думай о нём, Наташ, — сказал он очень серьёзно. — Этот человек остался там, в другом городе и другой стране. И в прошлой жизни.

Я кивнула и углубилась в меню.

Что такое время и расстояние для мыслей и воспоминаний? Ничто, пыль под ногами. Мои родители так далеко, что никаким самолётом не долететь. Но они в моих мыслях, чувствах, ощущениях и мечтах — навсегда.

Целый день мы бродили по городу. К вечеру ноги у меня уже выли. Антон старался показать мне как можно больше. Он очень интересно рассказывал об истории города, я даже пошутила, что он мог бы стать экскурсоводом.

В отель я не просилась. И не потому, что не хотела. Я просто отчаянно боялась надвигающейся ночи… боялась, что, когда Антон останется со мной на одной кровати, друг не выдержит. И самое главное — я осознавала, что теперь уже не имею права его оттолкнуть. Хотя, нет, имею, но не осмелюсь так обидеть того, кто меня по-настоящему любит.

Я долго стояла под душем, обхватив себя руками, греясь в горячей воде после зябкого венецианского вечера, и думала.

Как же я запутала свою жизнь. Если бы я тогда не пошла с Максимом после корпоративной вечеринки… Если бы дождалась приезда Антона, всё было бы намного проще. И у меня не ныло бы сердце от осознания того, что я не сдержала ни одного из своих слов. Обещала не обманывать — обманула. Обещала не причинять боли — причинила. И уехала, даже не простившись.

Золотая птичка на моей шее была немым укором. Снять её я так и не решилась.

Когда я, накинув халат на голое тело, вышла из душа, Антон сидел на расстеленной кровати в одних трусах. Я застыла в дверях, а он, встав, скользнул мне навстречу. Развязал пояс халата и снял его, а потом подхватил меня на руки и отнёс в постель.

Укрыв меня тёплым одеялом и пледом, Антон выключил свет, лёг рядом, осторожно обнял и, чмокнув в щёку, прошептал:

— Спи, пчёлка.

Услышав мой облегчённый вздох, друг рассмеялся.

— Я ждал очень долго, Наташ. И буду ждать ещё, столько, сколько потребуется.

— Спасибо, — только смогла прошептать я.

На следующий день Антон был вынужден уйти на работу. Я, предоставленная самой себе, бродила по городу, каталась на речном трамвае, заходила в магазины и музеи, кормила голубей и здоровенных толстых чаек (если это, конечно, вообще чайки, а не какие-нибудь другие птицы) на площади Сан-Марко.

Без Антона было скучно. В его присутствии меня почти не посещали мрачные мысли, но стоило другу покинуть меня надолго, как я начинала хандрить. Нет, я старалась не думать о Громове и его дочерях, гнала от себя все мысли о них, но тоска посещала меня независимо от того, думала я о них или нет. Она просто приходила, как приходило ко мне одиночество после смерти родителей, не спрашивая разрешения.

И поэтому, когда Антон возвращался с работы, я искренне вешалась ему на шею и радостно дрыгала ногами. А он смеялся и целовал меня, и его губы пахли морем и фисташками.

В кровати мы по-прежнему просто спали. Хотя несколько раз Антон позволял себе немного больше простых поцелуев, но в нужный момент всё равно останавливался и желал мне спокойной ночи. Я знала, чего он ждёт, но пока не могла осуществить его мечту.

Так прошло четыре дня. Во вторник Антон обещал вернуться сразу после обеда. Для съемок ему оставался ещё один день, а потом мы сможем наконец побыть вдвоём и несколько недель просто путешествовать по Европе. Визит в Рим я уже предвкушала.

Теперь каждое утро, вместо того, чтобы фотографировать рассвет, я запускала руку в мамину шкатулку, которую взяла с собой в Венецию, и доставала одну из записочек. Они все были похожими друг на друга — ласковые слова и признания в любви необыкновенно повышали моё настроение. Словно мама на один краткий миг возвращалась к жизни и обнимала меня за плечи.

Но в тот вторник мне попалась совсем другая записка…

Прости, что пишу это, а не говорю в глаза. Я малодушная и слабая… Просто не хочу видеть твоё лицо, когда ты узнаешь.

Мне осталось жить не больше года. Так сказал врач час назад. Всё бесполезно, ничего не поможет. Через год вы с Наташей останетесь вдвоём.

Я всегда мечтала умереть молодой. Не зря говорят, что с мечтами нужно быть осторожнее, они могут и сбыться…

Сейчас мне нужно выплакаться. А потом я смирюсь. Ты ведь знаешь меня.

Я всегда боялась, что первой останусь без тебя. Но теперь… я бы отдала всё, лишь бы не покидать тебя. Я не хочу причинять тебе боль… Если бы я могла хоть что-то исправить!

В любом случае — мы встретимся там. Я верю.

Я буду ждать тебя.

Мир перевернулся. Я опустилась на постель, глотая ртом воздух. Никогда в жизни я не чувствовала так остро собственное сердце — оно билось в груди, выталкивая кровь, оно стучало на всю комнату…

Наверху записки была дата. Они погибли ровно через полгода. И я вспомнила, вспомнила наконец, как мама ходила по больницам, уверяя меня, что ничего страшного не происходит. И я верила — просто потому, что мама никогда не врала мне. А ведь она так похудела за эти полгода, а папа вдруг начинал без причины как-то грустно улыбаться…

Я выскочила из отеля, забыв тёплый платок. Бродила по узким улочкам, мерила шагами мостовые, украдкой вытирая заслезившиеся от ветра глаза.

То, что стало трагедией для меня, было благословением для них. Они должны были умереть вместе. Просто потому, что всё равно не смогли бы жить друг без друга.

Теперь я это понимала. Но понимание далось мне так тяжело и больно, что казалось, будто кто-то насильно вырывает что-то у меня из груди.

И когда по щекам наконец заструились тёплые, солёные и злые слёзы, я смогла глубоко вдохнуть холодный морской воздух и успокоиться.